Записные книжки - Кришнамурти Джидду (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Выбор всегда порождает несчастье. Понаблюдайте за ним и увидите, как он таится, требует, настаивает и умоляет, и прежде чем вы поймёте, где вы, вы уже пойманы в его сети неизбежных обязанностей, ответственностей и отчаяний. Наблюдайте его, и вы осознаете факт. Осознавайте факт, вы не можете прикрывать, прятать его; вы можете маскировать его, убегать от него, но вы не можете изменить его. Он есть. Если вы оставите факт в покое, не вмешиваясь в него и не мешая ему своими мнениями и надеждами, страхами и отчаянием, своими продуманными, хитроумными суждениями, он расцветёт и покажет все свои хитрости, все свои тонкие пути, а их много, всю свою кажущуюся важность и этику, свои скрытые мотивы и причуды. Если вы оставите факт в покое, он покажет вам всё это и ещё больше. Но вы должны осознавать факт без выбора, будучи и мягким и тихим. Тогда вы увидите, что выбор, достигнув расцвета, у мрёт, и тогда будет свобода, не то, чтобы вы стали свободны, а просто будет свобода. Творец выбора — вы сами; вы прекратили делать выбор. Нечего выбирать. И из этого состояния отсутствия выбора расцветает одиночество. И присущее ему умирание не кончается никогда. Оно всегда цветёт, и оно всегда новое. Умирать для известного значит остаться одному. Всякий выбор существует в поле известного, и действие в этом поле всегда порождает скорбь. Окончание скорби — в том, чтобы быть одному.
22 ноября
(Этим утром он провёл первую из восьми бесед в Мадрасе, продолжавшихся до 17 декабря).
В просвете массы листьев виден розовый цветок из трёх лепестков; он был погружён в зелень и тоже, должно быть, удивлялся собственной красоте. Он рос на высоком кусте, старающемся выжить среди всей этой зелени; над ним возвышалось огромное дерево, и там было ещё несколько кустов, тоже борющихся за жизнь. На этом кусте было множество и других цветов, но этот не имел соседей среди листвы, он был сам по себе и тем поражал ещё больше. Лёгкий ветер гулял среди листьев, но никогда не доходил до этого цветка, неподвижного и одинокого; и поскольку он был одинок, в нём была необыкновенная красота, как в единственной звезде, когда небо пусто. За зелёной листвой виднелся чёрный ствол пальмы; в действительности чёрным он не был, но выглядел как хобот слона; пока вы смотрели на него, чёрное превратилось в цветущее розовое; вечернее солнце освещало пальму, и верхушки деревьев пылали, замерев в неподвижности. Ветерок утих; отсветы заходящего солнца играли на листьях. Маленькая птичка сидела на ветке, прихорашиваясь. Она остановилась, чтобы оглядеться, но вскоре улетела в сторону солнца. Мы сидели лицом к музыкантам, а они — лицом к заходящему солнцу; нас было совсем не много, и барабанщик с удовольствием и удивительным мастерством бил в маленький барабан; было действительно поразительно, что выделывали эти пальцы. Барабанщик вовсе не смотрел на свои руки, они, как казалось, обладали собственной жизнью, двигаясь с огромной быстротой и чёткостью, ударяя по натянутой коже с точностью, без малейшего колебания. Левая рука не знала, что делала правая, так как она выбивала другой ритм, но обе всегда были в гармонии друг с другом. Тот, кто бил в барабан, был совсем молод, серьёзен, с блестящими глазами; у него был талант, и ему доставляло удовольствие играть для этой небольшой, восприимчивой и благодарной аудитории. Потом вступил струнный инструмент — и маленький барабан сопровождал его игру. Он больше не был одинок.
Солнце зашло, и редкие блуждающие облака становились бледно-розовыми; на этой широте не бывает сумерек, и луна, почти полная, сияла в безоблачном небе. Прогулка по этой дороге с лунным светом на воде и кваканьем множества лягушек стала благословением. Удивительно, как далеко остался мир и в какие глубины привела эта прогулка. Телеграфные столбы, автобусы, повозки с волами и измождённые крестьяне были здесь, рядом, но вы были далеко и так глубоко, что никакая мысль не могла последовать за вами и все чувства остались вдали. Вы шли, осознавая всё происходящее вокруг вас, затягивание луны массами облаков, предупреждающий звонок велосипеда, но вы были далеко, не вы, а огромная беспредельная глубина. Эта глубина всё больше разворачивалась вглубь самой себя, вне времени и за пределами пространства. И память не могла следовать за ней; память ограничена, а она нет. То была полная, абсолютная свобода, свобода без корня и направления. И глубоко, вдали от мысли взрывалась энергия, которая была экстазом. Для мысли это слово имеет приятное значение, оно доставляет ей удовольствие, но мысль не могла овладеть этим экстазом или последовать за ним в ту даль, где нет пространства. Мысль — нечто бесплодное и не может следовать или сообщаться с тем, что вне времени. Грохочущий автомобиль со слепящими фарами чуть было не столкнул вас с дороги в плещущуюся, как в танце, воду.
Сущность контроля — подавление. Чистое видение кладёт конец всем формам подавления; видение бесконечно тоньше простого контроля. Контроль сравнительно лёгок, большого понимания он не требует; соответствие шаблону, подчинение утверждённому авторитету, страх поступить неправильно и страх нарушить традицию, стремление к успеху — именно это приводит к подавлению того, что есть, или облагораживающему искажению того, что есть. Чистое действие видения факта, каким бы он ни был, несёт своё собственное понимание — и из него возникает перемена.
25 ноября
Солнце было скрыто облаками, и плоская земля тянулась далеко в горизонт, который становился золотисто-коричневым и красным; там был маленький канал, дорога проходила над ним среди рисовых полей. Золотисто-жёлтые и зелёные, они тянулись по обеим сторонам дороги, с востока и запада, к морю и заходящему солнцу. Есть что-то необычайно волнующее и прекрасное в зрелище пальм, чернеющих на фоне пылающего неба среди рисовых полей. И дело не в том, что эта сцена была романтичной или сентиментальной или напоминала изображение на почтовых открытках; возможно, всё это было, но здесь присутствовали интенсивность, огромное достоинство и блаженство в самой земле и в обычных вещах, мимо которых проходишь каждый день. Канал, длинная, узкая полоса воды расплавленного огня, тянулся на юг и север среди рисовых полей, безмолвный и одинокий; движения по нему было не много; баржи, грубо сделанные, с квадратными или треугольными парусами, перевозили дрова и песок, и людей, которые сидели кучками и выглядели очень странными, очень серьёзными. Над этими обширными зелёными пространствами возвышались пальмы; пальмы были всевозможных форм и размеров, независимые и беззаботные, овеваемые ветрами и обожжённые солнцем. Рисовые поля созревали, становясь золотисто-жёлтыми, на них были большие белые птицы; сейчас они улетали в солнечный закат, вытягивая длинные ноги назад; их крылья лениво рассекали воздух. Запряжённые в волов повозки, везущие казуариновые дрова в город, со скрипом проезжали мимо длинной вереницей, а люди шли пешком, потому что груз был тяжёлый. Это были привычные картины, но не одна из них не была тем, что делало вечер очаровательным, — они были частью угасающего вечера вместе с шумными автобусами, тихими велосипедами, кваканьем лягушек, запахом этого вечера. Это была глубокая, расширяющаяся интенсивность, нависшая ясность того иного с его непостижимой силой и чистотой. То, что было красивым, теперь было прославлено и возвеличено в блеске; всё было облачено в него; экстаз и смех были не только глубоко внутри, но и среди пальм и рисовых полей. Любовь есть что-то необычное — но здесь, в хижине с масляным светильником, она присутствовала; любовь была с той старой женщиной, которая несла на голове что-то тяжёлое, с этим обнажённым мальчиком, вертящим на верёвочке кусочек дерева, который выбрасывал множество искр, так как это был его фейерверк. Любовь была повсюду, так просто, что вы могли найти её под мёртвым листом или в этом жасмине около старого полуразвалившегося дома. Но каждый был занят чем-то; занят и потерян. Она была здесь, наполняя ваше сердце, ваш ум и всё небо; она осталась бы, чтобы никогда не покинуть вас. Вам нужно было только умирать для всего, без корней и без слез. Тогда она пришла бы к вам, если бы вам повезло и вы навсегда перестали бы гоняться за ней, умоляя, надеясь и плача. Бесстрастные по отношению к ней, но и без скорби, и с мыслью, оставленной далеко позади. Тогда она была бы здесь, на этой грязной, тёмной дороге.
