От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век) - Библер Владимир Соломонович (книги .TXT) 📗
Предполагаю, что намеченная здесь переформулировка логики классических теорий в "диалогику" "теоретика-классика" - необходимое исходное условие реконструкции истории классической науки (физики в первую голову) в контексте истории культуры, в контексте философской логики культуры.
Абстрактная возможность воспроизвести логику теоретического мышления Нового времени как диалогику субъекта теоретизирования (возможность, связанная с особенностями теоретической революции в естествознании) приобретает вполне конкретный и социально насущный характер в контексте цельной научно-технической революции XX века.
Дело в том, что изменение "субъекта теоретизирования" есть лишь момент (сторона, одно из определений) начинающегося преобразования цельного субъекта мышления и бытия в конце XX века. Прежде всего - один внешний момент. Развитие науки и техники привело сейчас к своеобразной экстериоризации интимной диалогической структуры "теоретического разума" Нового времени.
Фигура теоретика становится в XX веке социально гетерогенной и социально противоречивой, она жестко реализуется своеобразной "малой группой" (копенгагенская школа...). Продуктивность работы такого "коллективного теоретика", уникальность его продукции в значительной мере зависят от того, что строение "коллектива-теоретика" должно оставаться логическим (а не просто логичным) и логически осмысленным; от того, что этот коллектив должен существовать как единый, один, квазиличностный "теоретический разум". И "разделение труда" внутри такой коллективной личности, и те антагонизмы, которые в ней неизбежно возникают, должны - по идее - выявлять логическую структуру (полилог) теоретизирующей "головы".
Гегелевский "субъективный дух" перестает быть "черным ящиком", его стенки становятся прозрачными и проницаемыми для культуро-логического анализа. Больше того, выявляются и основные логические направления такого анализа проецирование на "коллективного теоретика" тех логических структур, антиномий и парадоксов, которые были установлены тем же Бором внутри классической теории, понятой как субъект теоретизирования.
"Интерьер" теоретизирующего субъекта можно теперь почти чувственно ухватить, понять внутренний монодиалог мысли во всей его культуро-логической развертке и антиномической конкретности.
Но уже первые попытки такого анализа (квазиличностных образований типа копенгагенской школы) с особой остротой раскрыли несовпадение между логикой рассудочной теории, которую социум-теоретик выдает "на-гора", и логикой творческого (и нетворческого) диалога, осуществляемого "внутри" "теоретика". Конфликты оказались такой трагической силы, что приводили к самоустранению (ведь в готовой теории творческий и критический разум все равно исчезает) некоторых наиболее необходимых внутренних "Я", входящих в "коллектив-личность" (самоубийство П.Эренфеста - критического демона копенгагенской школы). Эффективность работы коллективного теоретика сразу же стала оборачиваться усыханием творческой силы его "составных частей" - живых людей, а не логических ипостасей.
Творческая личность ("теоретика-классика") может нормально мыслить лишь во внутреннем диалоге, лишь сопрягая различные (теоретик - практик, разум рассудок, философ - естественник) формы теоретизирования. Как только одна из этих форм становится уделом "другого человека", сразу же сворачивается и жухнет и моя собственная творческая сила. Так было всегда. Но в XX веке восстановление "нормальной" (полилогичной) структуры отдельной творческой личности разрушает, в свою очередь, "личность" коллектива; коллектив теряет свою логическую цельность. Возникает предельная логическая ситуация.
Все эти сложнейшие и острейшие коллизии и означают, что сейчас формируется тот новый угол зрения на работу "теоретика-классика", о котором выше мы говорили в чисто теоретическом плане. В XX веке диалогику классического мышления оказывается возможным и необходимым уловить именно потому, что субъект теоретизирования, характерный для Нового времени, ставится сейчас под вопрос, он не может далее существовать, он оказывается предметом преодоления, преобразования и именно поэтому - понимания.
И это касается не только научных коллективов. В процессе научно-технической революции социальные структуры "производства вещей" (разделение труда в процессе непосредственного материального производства по принципу "совместного труда") и социальные структуры "производства идей" (общение в процессе научного и художественного творчества по принципу "всеобщего труда") вступают между собой в новые и очень трудные взаимоотношения55.
С одной стороны, социальные структуры "производства идей" втягивают в себя все растущее число сотрудников, приобретают самостоятельное социальное значение. Больше того. Разделение труда между людьми в непосредственном материальном производстве все более замещается "разделением труда" между машинами или, точнее, если говорить об автоматике, внутри единого макроавтомата, а сотрудничество людей по поводу трансформации производства в сфере свободно меняющихся социальных связей - приближается к форме "всеобщего труда". И уже не только в "производстве идей". Всеобщий труд реализуется в цельном, едином производстве человеческой производительной (творческой) силы.
С другой стороны, могучая и экстенсивно расширяющаяся сфера непосредственно материального производства все более закрепляет связь между людьми, "еще" занятыми в производстве вещей (количественно это большинство), и грозит индустриализировать (= элиминировать) саму творческую деятельность.
Таким образом, потенции отождествления этих процессов, в связи с коренными различиями характера кооперации труда в той и другой сферах, чреваты их взаимоаннигиляцией и (или) каким-то коренным преобразованием.
Все эти моменты и делают проницаемой, прозрачной и предельно напряженной диалогику "теоретика-классика", заставляют ее проговориться о своих внутренних тайнах и конфликтах. Ведь в процессе научно-технической революции коренной потенцией всей общественной практики становится сознательная направленность человеческой активности на радикальное изменение самого субъекта деятельности (и мышления), а не просто на развитие данного (один раз, на сотни лет заданного) типа деятельности, как было раньше. В этих условиях развитие логики, воспроизводящей основные определения субъекта теоретизирования лишь как момент определений субъекта (но, значит, и предмета - самоизменения), становится общественной необходимостью. В такой логике определения субъекта теории и субъекта практики сближаются до степени полного тождества, до степени логического парадокса. Следовательно, в такой, только еще назревающей, логике внутренний диалог (соответственно самодеятельность практика) будет - предположительно - осуществляться в форме: "Разум versus разум! "
В этом диалоге разумный субъект (субъект коренного преобразования цельной человеческой деятельности) обращается "против" самого же себя, разумного человека как "предмета" преобразования. Моя деятельность здесь прямо направляется на мое собственное мышление как на "образ культуры", не ожидая, чтобы мое мышление стало "давнопрошедшим", воплотилось в культурные ценности.
Тогда должно будет исчезнуть (= сейчас начинает исчезать) то опосредование через плоскостные проекции (рассудок - интуиция авторитарность...), которое раньше было необходимо для того, чтобы мог осуществиться спор разума с самим собой.
Конечно, все только что сказанное является очень и очень рискованным предположением, требующим специальной разработки. Но я пошел на этот риск, чтобы более резко определить ту точку зрения, с которой будут развиты все последующие размышления. Безусловно, этот, только еще назревающий, тип мышления - дело будущего. Но уже сейчас через потенции его возникновения иначе видится и осмысливается традиционный, классический тип диалога познающего разума с самим собой.
Рассмотрим теперь основные социально-исторические определения той "диалогики классического разума", которые здесь были вкратце очерчены в собственно логическом плане. Взглянем на "теоретика-классика" уже не в свете новой, только-только назревающей логики, но в свете историологической детерминации.
