Философия - Кузнецов В Г (онлайн книга без .TXT) 📗
136
ние" [39]. Но такого совпадения достичь невозможно, так же как невозможно отождествить жизненные пространства отдельных людей или их общественных совокупностей. Любое реальное понимание смыслов текста есть особое взаимодействие в рамках диалога, субъектами которого могут выступать как отдельные личности, так и целые культуры.
Таким образом, можно сказать, что любое понимание текста осуществляется через его личностную интерпретацию, которая представляет собой адаптацию не менее двух индивидуальных "Я" или культур друг к другу. Интерпретация - это поиск смысла сквозь призму собственного "Я". Поэтому точность здесь не может выступать в качестве единственного критерия адекватности той или иной интерпретации. Перевод Пастернаком Шекспира - это уже отдельное самостоятельное произведение, а не просто приведение в однозначное соответствие одной системы знаков с другой. Более того, формальная точность может даже исказить понимание смысла. Передача смысла может быть осуществлена за счет совершенно иных языковых средств и приемов воспринимающей культуры, которые при первом взгляде могут показаться даже искажением [40].
В гуманитарной интерпретации важна передача смысла, а это неизбежно связано с поиском механизма смыслообразования воспринимающей культуры, чего не требуется, например, математике, которая всегда одинаково отражает сущность объекта по определенной количественной характеристике.
Поскольку философия имеет дело со смысловыми конструкциями разных культур, она также неизбежно представляет собой разновидность интерпретации. Вечные тексты Платона и Аристотеля, Шекспира и Гёте предоставляют нам безграничные возможности в этом плане. "Предмет гуманитарных наук выразительное и говорящее бытие. Это бытие никогда не совпадает с самим собою и потому неисчерпаемо в своем смысле и значении" [41].
Конечно, и в естественных науках происходит некоторая персонификация научных теорий, но это не меняет их содержания, тогда как в явлениях, исследуемых с гуманитарных позиций (с позиции наук о духе), без учета этого явления постижение смысла просто не состоится. Читая Платона, я персонифицирую его текст, я не могу читать его так, как его читал бы сам Платон. Я вношу в него свое "Я", развиваю близкие мне смыслы, которые детерминированы иным пространственно-временным положением, другими социокультурными обстоятельствами.
Не случайна, например, в истории сложность "объективного изложения" уже свершившихся событий. Естественнонаучная или математическая объективность здесь выполнима лишь в простых случаях, например, в более или менее полном перечне имен, дат рождений. Но это формальное (математическое, или, как говорил Хайдеггер, калькулирующее) познание не затрагивает глубин целостного исторического процесса. Ведь пишется бесконечное количество историй стран и народов, хотя в основе вроде бы лежат одни и те же факты.
137
Ю.М. Лотман в связи с этим обращал внимание на противоречивость отношения общества к своей истории. С одной стороны, она "плохо предсказывает будущее, но хорошо объясняет настоящее... время революций антиисторично по своей природе, время реформ всегда обращает людей к размышлениям о дорогах истории. Жан Жак Руссо... писал, что изучение истории полезно только тиранам. Вместо того, чтобы изучать, как было, надо познать, как должно быть. Теоретические утопии в такие эпохи привлекают больше, чем исторические документы" [42]. С другой стороны, как только общество оказывается на эволюционной стадии своего развития, интерес к истории оборачивается чаще всего ее переписыванием, интерпретацией. Происходит конструирование, "но уже не будущего, а прошлого. Рождается квазиисторическая литература, которая особенно притягательна для массового сознания, потому что замещает трудную и непонятную, не поддающуюся единому истолкованию реальность легко усваиваемыми мифами" [43].
Причина заключается в том, что история прошлого предстает перед нами в виде текстов, в которых могут быть смешаны как реальные, так и вымышленные события. Летописец, дающий оценки действиям исторических лиц и событий, ранжирует их согласно собственным представлениям или даже, выполняя определенный заказ, сознательно искажает действительные события.
Следовательно, мы имеем здесь дело не с самой реальностью, не с фактами, а с вторичной действительностью, выраженной в текстах. Весь массив исторических текстов - лишь цитаты различных авторов прошлого. Поэтому у одних историков Иван Грозный - это собиратель земли русской, а у других - он разрушитель экономической структуры, подорвавший опричниной ее основы. При написании истории первичной оказывается идея автора, который интерпретирует события.
Л.Н. Гумилев показал, что оставленные нам исторические тексты требуют очень большой осторожности при их восприятии в качестве адекватного описания реальных событий. Из его наиболее нашумевших выводов относительно реконструкции русской истории коснемся лишь проблемы специфики изложения истории в летописях. Ссылаясь на текстологические работы Д.С. Лихачева [44] по данной проблеме, Гумилев, в частности, подвергает критическому анализу "Повесть временных лет" Нестора, которая грешит неточностями и авторскими интерпретациями. Это и ложная схема событий, когда варяги и хазары предстают врагами, а не союзниками, и знаменитый эпизод со щитом, прибитым "на врата Царьграда" (событие такой важности почему-то не было зафиксировано историками самой Византии).
138
Гумилев связывает такие "неточности" с тем, что летописец описывал события 200-летней давности, а не современные ему, что он был сторонником Святополка II и Владимира Мономаха и соответственно врагом черниговского князя Олега. "Нестор понимал историю "как политику, обращенную в прошлое" и защищал интересы своего монастыря и своего князя, ради чего грешил против истины. Д.С. Лихачев охарактеризовал "Повесть временных лет" как блестящее литературное произведение, в котором исторические сведения либо преображены творческим воображением автора, как, например, легенда о призвании варягов, либо подменены вставными новеллами, некоторые из которых восходят к бродячим сюжетам" [45]. Таким образом, перед нами предстает не объективное описание событий, а особого рода историческая интерпретация - интерпретация не только самих фактов, но и первичных источников об этих фактах, что уже является предвзятым толкованием. Да и само понятие исторического факта не тождественно его естественнонаучному пониманию.
На особенность исторического познания указывает и Р.Дж. Колингвуд. В частности, критикуя позитивистский подход к изучению истории, он указывает, что исторический текст не может быть понимаем нами как исторический факт и к нему необходимо применять другие методы, в частности филологические. Использование же последних на примере анализа сочинения Ливия, сделанного Нибургом, доказало, "что большая часть того, что обычно принимали за раннюю историю Рима, на самом деле является патриотической выдумкой, относящейся к значительно более позднему периоду; самые же ранние пласты римской истории у Ливия, по Нибургу, - не изложение истинных фактов, а нечто, аналогичное балладной литературе, национальному эпосу... древнеримского народа" [46]. Это дало повод ученому иронизировать и представлять историю, как "историю ножниц и клея". История есть "не что иное, как воспроизведение мысли прошлого в сознании историка" [47]. Собственно говоря, именно поэтому история всегда излагается в близкой к художественному изложению форме, имея целью убедить нас в истинности прежде всего идей, а не фактов, т.е. воздействуя не только на рациональные, но и на эмоциональные структуры нашего сознания. Это справедливо и для других гуманитарных наук и в наибольшей степени для философии, особенно в ее экзистенциалистских вариантах. Для "объективного" изложения истории достаточно было бы просто составить список дат и деяний, что и было бы полной и окончательной единой историей. Идеи, выраженные в истории, принадлежащие перу того или иного автора, "принадлежат прошлому, но это прошлое не мертво; понимая его исторически, мы включаем его в современную мысль и открываем перед собой возможность, развивая и критикуя это наследство, использовать его для нашего движения вперед" [48].
