Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса) - Грузман Генрих Густавович (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Антидрейфусарские же настроения были отражением нормального и обычного общественного климата всей Европы и, обладая вековечными противоеврейскими корнями, во Франции они оформились в особую общественную организацию — Лигу французского отечества. Пол Джонсон пишет: "Анализ состава сторонников Лиги французского отечества (I899) показал, что среди них свыше 70% составляли высокообразованные лица, а именно (в порядке убывания доли) студенты, юристы, врачи, преподаватели вузов, художники и писатели; в их число входили 87 членов Коллеж де Франс и института, 26 из 40 членов Французской академии. Социальным штабом антидрейфусаров был салон графини де Мартель, с которого Пруст списал свой салон мадам Сван («В поисках утраченного времени»). Все они серьезно верили в мифическую тайную организацию евреев, франкмасонов и атеистов, которую они называли «Синдикат» (2000, с. 443). Дело Дрейфуса было знаменательно прежде всего тем, что европейское еврейство оказалось способным не только прочувствовать в своем положении оскорбление человеческого достоинства, но и открыто и активно выступить на общественной арене, привлекая в свой лагерь, — что немаловажно, — отдельных видных представителей французской elite (Шерер-Кестнер, Эмиль Золя, Леон Блюм, Анатоль Франс), — Л. Поляков писал об этом времени: «Страсти накалялись, множились случаи насилия, и чем более неизбежным казался триумф дрейфусаров, тем более отчетливо вырисовывалась угроза государственного переворота или открытой гражданской войны» (1998, с. 256). (Собственно говоря, юридическое дело Дрейфуса отнюдь не было первопричиной или генератором столь бурного общественного кипения, а не более, чем повод, случайный толчок в назревшей общественной коллизии; кстати говоря, самым пассивным участником данной дрейфусиады был капитан Альфред Дрейфус, который, по свидетельствам очевидцев, до конца своих дней не понял сути происшедших событий).
Дело Дрейфуса по настоящему стало делом, только исторически значимым актом, в силу того, что европейское еврейство дало свой ответ на вызов общественного мнения Европы. И относительно этого вызова со стороны гражданского большинства Европы высказался один из блестящих представителей европейского еврейства Эмиль Дюркгейм: «Часто самые отверженные играют роль искупительных жертв. В этом понимании меня убеждает и то, каким образом в 1894 году было воспринято решение на процессе по делу Дрейфуса. Это был взрыв ликования на бульварах. Как большой успех отпраздновали то, что должно было стать общественным трауром». Ответом с еврейской стороны стал сионизм Теодора Герцля и не надо вникать глубоко в историю и философию еврейского вопроса, чтобы понять, что предпосылки и предопределенность такого ответа гнездились и витали в еврейской среде с того самого момента, как антисемитизм стал общественной силой в странах еврейского рассеяния (галута). Защита от антисемитского гнета — вот цель, задача и установка этого еврейского ответа и, следовательно, источник сионизма Т. Герцля обитает не внутри, а вне еврейского континуума. Защита еврейских ценностей и еврейского достояния от антисемитских посягательств — таков священный лозунг движения, инициированного Герцлем и извлеченного им из дела Дрейфуса. Мотив сохранения определяет собой динамический потенциал и тенденциозную направленность сионистской стратегии воззвания Герцля. Русский сторонник Герцля Л. Гриншпун высказался предельно ясно: «Если мы ничего не предпримем для сохранения своего народного Я, то шовинизм остальных народов нас поглотит, и на общем пиру, который народы отпразднуют наступление „золотого века“, евреев как народной индивидуальности не будет». Теодор Герцль проповедовал: «сионизм стремится к созданию для еврейского народа правоохраненного убежища в Палестине… Сионизм — новый род ухода за больными евреями…» (1990, с. I27). «Убежище» и «уход» суть герцлевские метафоры для идеи сохранения и задачи сбережениявекового еврейского достояния и тысячелетней иудейской собственности. Итак, сионизм Герцля есть политический ответна политический вызов обществ, давших приют рассеянным еврейским массам. Политико-социальный характер есть основополагающий критерий и самый важный внутренний момент сионистского движения Теодора Герцля, на основе чего удостоверяется его неисторический, не зависимый от внутри еврейского заведомо исторического источника, облик, поэтому проблема об исторических корнях еврейства или палестинофильская точка зрения не являлась существенной для первоначальной теории сионизма Герцля, где по этой части могли существовать мнения об Уганде, Аргентине или Палестине; не исторический, недуховный облик герцлевской вариации сионизма служил излюбленной мишенью для критики Ахад-ха-Ама, не совсем правильно считающегося родоначальником духовного сионизма. Этот критерий был предопределяющим в общем намерении Герцля, в котором реализовывалась реакция европейского еврейства, возросшего в атмосфере эмансипации и обретшего силу для данной реакции, на внешние неблагоприятные, то бишь антисемитские, импульсы и тенденции; политический макет есть единственная форма протестующего еврейского манифеста, доступная европейской формации евреев, которые, по сути дела, являлись родоначальниками этой (политической) формы коллективного созревания общеевропейского организма (Ротшильды в финансах, Маркс в политэкономии, Дюркгейм в социологии, Дизраэли в государственном управлении). Политический сионизм Герцля есть концентрированная позиция формации европейского еврейства в еврейском вопросе.
Присоединение польских и литовских евреев к России происходило в достаточно знаменательный период европейской истории, в момент зарождения эпохи эмансипации евреев Европы, то бишь во время, когда декларативные лозунги эмансипационного пробуждения еще обладали доверительной силой, а смелость намерения ниспровергнуть несправедливые каноны прошлого и укорененных в настоящем окрыляла и заставляла широко открытыми глазами смотреть в будущее, невольно закрывая глаза на несуразицы настоящего. Однако вхождение евреев в состав Российской империи не последовало по европейской эмансипационной схеме, — и этот факт не вызывает сомнения в своей достоверности. Но эта достоверность получила неоднозначное истолкование и отдельные апологеты европейской эмансипации, не умея объяснить данную особенность, произвольно объявляют ее главным недостатком русской колонизации евреев, и выпускают на этой основе расширенные сентенции о еврейском существовании в Российской империи. Такая примитивная и однобокая аргументация захватила даже такого проницательного наблюдателя, как Пол Джонсон, который заявил: "Прежде всего необходимо учесть, что царский режим с самого начала относился к евреям с непримиримой враждебностью. В то время как другие самодержавные режимы (Австрия, Пруссия и даже Рим) проводили по отношению к ним противоречивую линию, защищая, используя, эксплуатируя, а также преследуя время от времени, русские всегда относились к евреям как неприемлемым чужакам. Вплоть до разделов Польши в 1772-1795 годах им более или менее удавалось не допускать евреев на свою территорию. Однако когда жадность к польским землям привела к тому, что на территории империи появилось значительное еврейское население, режим воспринял это как возникновение «еврейского вопроса», который следовало «решать» путем либо ассимиляции, либо вытеснения евреев. (2000 с. 408-409; выделено мною — Г. Г. ). А. И. Солженицыну в своем исследовании удалось вырваться из прокрустова ложа этого «либо-либо», являющегося, по сути своей основы, европейским взглядом на русское еврейство, не исчезнувшим и по настоящую пору, а потому Солженицыну принадлежит заслуга в обнаружении особого порядка, существующего в отношении царского правительства к еврейскому населению в момент его вхождения в состав Российской империи, каковой несопоставим с западноевропейским эталоном и лишенный, с одной стороны, дикой ненависти к евреям, а с другой — лицемерия и фальши просветительской эмансипации.
