Проблемы жизни - Кришнамурти Джидду (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Он пришел со своим другом, который начал рассказывать о нем: сколько раз он сидел в тюрьме, сколько раз подвергался избиению, какие огромные жертвы он принес во имя свободы своей страны. Он был состоятельный человек, вполне усвоивший европейскую культуру, имел большой дом и сады, несколько автомобилей и т.д. Когда друг его докладывал о подвигах великого человека, голос рассказчика становился все более и более исполненным восхищения и преклонения. Но было и подводное течение, невысказанная мысль такого содержания: «Возможно, что он совсем не тот, кем кажется; но, в конце концов, посмотрите на жертвы, которые он принес, — ведь это же что-то значит...» Великий деятель заговорил о реформах, развитии гидроэнергетики, о необходимости дать счастье народу, о широких планах и целях будущего. Человек был совершенно забыт, остались планы и идеологические вопросы. Отречение, которое совершается для того, чтобы достигнуть известной цели, — это коммерческая сделка. В ней нет отдачи себя, здесь только обмен. Принесение в жертву своей личности — это путь к расширению личности. Самопожертвование ведет к утончению личности; но какой бы высокой утонченности личность ни достигала, она останется замкнутой в себе, мелкой, ограниченной. Отречение во имя определенной цели, как бы ни была она велика, широка и значительна, — это подмена цели своей личностью. Цель или идея становятся личностью, «я», «моим». Сознательная жертва — это расширение личности, это отдача с целью получить снова; сознательная жертва есть не что иное, как негативное утверждение «я». Когда вы отдаете, отказываетесь — это лишь иная форма приобретения. Вы отказываетесь от этого с целью получить то. «Это» берется на низшем уровне, а «то» — на более высоком; чтобы получить высшее, вы «отдаете» низшее. Во всей этой процедуре нет никакой жертвы, а только получение большего удовлетворения; но в искании большего удовлетворения нет ни единого элемента жертвы. Зачем пользоваться высокими словами для того, чтобы обозначить деятельность, дающую удовлетворение и удовольствие? Вы отказываетесь от своего социального положения с целью приобрести какое-то другое положение и, по-видимому, вы его уже имеете; следовательно, ваша жертва принесла вам желаемую награду. Некоторые жаждут получить награду на небесах, другие — здесь и теперь.
«Эта награда пришла в ходе событий, но сознательно я никогда не искал награды с первых же дней, как присоединился к движению».
— Одно только присоединение к популярному или непопулярному движению само по себе есть награда, не правда ли? Когда вы присоединяетесь, вы, может быть, и не думаете о награде, но внутренние побуждения, которые заставляют вас присоединиться, сложны, и, не осознав их, едва ли можно утверждать, что мысль о награде отсутствовала. Поэтому чрезвычайно важно понять подобное стремление к отречению, к жертве, не правда ли? Почему мы хотим отказываться? Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала установить, почему мы привязываемся. Только тогда, когда мы привязаны, можем мы говорить о независимости; не было бы никакой борьбы за независимость, если б не было привязанности. Не было бы отречения, если б не было обладания. Мы обладаем, а затем отрекаемся, чтобы владеть чем-то еще. Эта прогрессирующая цепь отречений рассматривается как нечто благородное и конструктивное.
«Да, это так. Если бы не было обладания, не было бы, конечно. никакой надобности в отречении».
— Итак, отречение, самопожертвование — это не величественный жест, который необходимо восхвалять и которому надо подражать. Мы обладаем, потому что без обладания мы — ничто. Существует много форм обладания. Тот, кто не обладает никакими мирскими вещами, может быть привязан к знанию, идеям; иной может быть привязан к добродетели; тот — к опыту, а этот — к имени и славе и т.д. Без обладания «меня» не существует; «я» — эти обладание, обстановка, добродетель, имя. В своем страхе небытия ум привязывается к имени, обстановке, ценностям; и бросит их, чтобы оказаться на более высоком уровне, так как более высокое дает большее удовлетворение и является более длительным. Страх, возникающий от неуверенности, страх небытия ведет к привязанности, к обладанию собственностью. Когда это обладание перестает удовлетворять или причиняет страдания, мы отрекаемся от него во имя такой привязанности, которая доставляет большую радость. Предельно удовлетворяющее нас обладание — это слово «Бог» или его суррогат — государство.
«Но ведь вполне естественно бояться того, что ты — ничто. Вы настаиваете, насколько я понимаю, на том, что человек должен любить состояние «быть ничем».
— Пока вы пытаетесь стать чем-то, пока вы находитесь во власти обладания, до тех пор неизбежны конфликт, смятение и возрастающая скорбь. Может быть, вы думаете, что вы сами, с вашими достижениями и успехами, не попадете в сеть этого прогрессирующего разложения; но вы не можете его избежать, так как вы — часть этого процесса. Ваша деятельность, ваши мысли, сама структура вашего существования основаны на конфликте и смятении, а следовательно — на процессе разложения. До тех пор, пока у вас остается нерасположенность быть ничем, чем вы на самом деле являетесь, вы неизбежно будете порождать скорбь и антагонизм. Готовность быть ничем — это не вопрос отречения, усиления, внутреннего или внешнего, но понимание истины того, что есть, понимание истины того, что есть, приносит свободу от страха незащищенности, страха, который рождает привязанность и ведет к иллюзии отрешенности, отречения. Любовь к тому, что есть, — вот начало мудрости. Лишь любовь способна делиться, сострадать, она одна способна общаться; а отречение и самопожертвование — это пути изоляции и иллюзии.
ПЛАМЯ И ДЫМ
Весь день стояла жара. Находиться вне дома было сущей пыткой. Ослепительный свет, который исходил от дороги и воды, и без того резкий и пронизывающий, был еще более ярким благодаря отражению от белых стен. Земля, когда-то покрытая зеленью, теперь приобрела ярко-золотистый и пепельный оттенок. Уже много месяцев не было дождя. Небольшой поток высох и тянулся извилистой песчаной лентой. В тени деревьев укрылось стадо; пастушок сидел в стороне, бросая камни и напевая песню. Деревня находилась в нескольких милях отсюда, и мальчик был предоставлен самому себе; он был слабый и тощий, но был весел, и его песня не была слишком печальной.
Позади холма стоял дом. Мы дошли до него, когда солнце уже садилось. С крыши дома были видны зеленые верхушки пальм, которые бесконечной волной простирались вплоть до желтых песков. Пальмы бросали желтую тень, а их зеленые шапки отливали золотом. За желтым песком было видно серо-зеленое море. Белые волны теснились к берегу, глубинные же воды оставались тихими. На облаках появились розоватые оттенки, хотя солнце садилось далеко от них; показалась вечерняя звезда. Подул прохладный ветер, но крыша была еще горячая. В доме собралась небольшая группа, которая ожидала здесь уже некоторое время.
«Я замужем, у меня несколько детей, но я никогда не чувствовала любви. Я начинаю сомневаться, существует ли она вообще. Нам известны чувства, страсти, волнение и удовлетворение желаний, но я сомневаюсь, чтобы мы знали, что такое любовь. Мы часто говорим, что любим, но при этом всегда что-то удерживаем. Физически, может быть, мы ничего не удерживаем для себя; мы можем вначале отдать себя полностью, но даже и тогда мы что-то удерживаем. Давая, мы дарим чувство, но то, что единственно может дарить, — не пробуждено, далеко. Мы встречаемся и теряем себя в дыму, но это дым, это не пламя. Почему у нас нет этого пламени? Почему это пламя не пылает без дыма? Я сомневаюсь, что мы становимся такими разумными, слишком понимающими, чтобы уловить этот аромат. Мне кажется, что сама я слишком много читала, чересчур современна и до нелепого поверхностна. Несмотря на то, что я могу умно говорить, мне кажется, что я по-настоящему глупа».
— В глупости ли дело? Является ли любовь неким светлым идеалом, чем-то недосягаемым, что становится достижимым лишь при соблюдении определенных условий? Располагаем ли мы временем, чтобы выполнить эти условия? Мы говорим о красоте, мы пишем о ней, изображаем ее на полотне, в танце, мы читаем о ней проповеди, но сами мы лишены красоты так же, как мы не знаем любви. Мы знаем одни слова. Быть открытым и незащищенным означает обладать чувствительностью. Но там, где есть припрятывание для себя, там чувствительность отсутствует. То, что уязвимо, не обладает прочностью, свободно от завтрашнего дня. То, что открыто, — является основным, это — неизвестное. То, что открыто и уязвимо, — прекрасно; то, что замкнуто в себе, — ограничено и лишено чувствительности. Неповоротливость ума, так же как и острый ум, — это форма самозащиты. Мы открываем вот эту дверь, но оставляем закрытой ту, так как хотим, чтобы свежий воздух проходил только по определенному пути. Мы никогда не открываем всех дверей и окон одновременно, мы никогда не выходим за пределы себя. Чувствительность — это не то, что приобретается с ходом времени. Тупой ум никогда не может сделаться чувствительным. Тупое всегда остается тупым. Тупость никогда не может стать разумной. Сама попытка обрести понимание есть тупость. В этом одна из наших трудностей, не правда ли? Мы всегда стремимся стать чем-то, поэтому тупость остается.
