Постструктурализм, Деконструктивизм, Постмодернизм - Ильин Илья (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
придать ценность индивиду. Мое неприятие некоторых полити
ческих дискурсов, вызывающих у меня разочарование, заключа
127
ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ
ется в том, что они не рассматривают индивиды как ценность
(268, с. 27; цит. по Полу Смиту, 359, с.87, там же и Роуз.)
Многими последователями Кристевой подобный отход от ее
прежних позиций характеризовался как полная смена взглядов.
Скажем, для Пола Смита это означает, что психоаналитические
представления Кристевой "после продолжительной, затянувшей
ся переработки обернулись абсолютно идеалистической версией
субъективности и нематериалистическим представлением о язы
ке" (там же).
Любопытно, что в этой статье, написанной к Конференции
по феминизму и психоанализу, прошедшей в Нормале в мае
1986 г., П. Смит критикует как раз то, что через два года сам
будет убедительно защищать в книге "Выявляя субъект" (1988)
(358), -- "легитимацию" теоретического восстановления в своих
правах "человеческого субъекта". Разумеется, нельзя отрицать
различие между смитовским пониманием "человеческого субъек
та", формулировка которого осуществляется в традиционно пост
структуралистских терминах, с акцентом на его, субъекта, поли
тической активности, и "индивидуумом" Кристевой, объясняе
мым биопсихологическими предпосылками, -- еще одной вариа
цией "феминизированного лаканства".
Тем не менее, при всех разногласиях и несовпадениях, обе
эти концепции фактически имеют общую цель -- "теоретическое
воскрешение" субъекта, его восстановление после той сокруши
тельной критики, которой он подвергался на первоначальных
стадиях формирования постструктуралистской доктрины.
Все сказанное выше очерчивает трансформацию политиче
ских и более нас интересующих эстетических взглядов француз
ской исследовательницы, которую она пережила со второй поло
вины 60-х до конца 80-х гг. Однако прежде чем перейти к
ключевой для нее, как все же оказалось, проблемы "пост
структуралистской трактовки субъекта", необходимо отметить те
общие предпосылки постструктуралистской доктрины, в форми
ровании которых она приняла самое активной участие.
"Разрыв"
Кристева считается са
мым авторитетным среди
постструктуралистов пропа
гандистом идеи "разрыва",
"перелома" (rupture), якобы имевшего место на рубеже XIX
XX вв. в преемственности осененных авторитетом истории и
традиций эстетических, моральных, социальных и прочих ценно
стей; разрыва, с социально-экономической точки зрения объяс
няемого постструктуралистами (в духе положений Франкфурт
ской школы социальной философии) как результат перехода
западного общества от буржуазного состояния к "пост
буржуазному", т. е. к постиндустриальному.
Подхватывая идею Бахтина о полифоническом романе,
Кристева в своей работе "Текст романа" (1970) (277) вы
страивает генеалогию модернистского искусства XX века:
"Роман, который включает карнавальную структуру, называется
ПОЛИФОНИЧЕСКИМ романом. Среди примеров, приве
денных Бахтиным, можно назвать Рабле, Свифта, Досто
евского. Мы можем сюда добавить весь "современный" роман
XX столетия (Джойс, Пруст, Кафка), уточнив, что современ
ный полифонический роман, имеющий по отношению к моноло
гизму статус, аналогичный статусу диалогического романа пред
шествующих эпох, четко отличается от этого последнего. Разрыв
произошел в конце XIX века таким образом, что диалог у Раб
ле, Свифта или Достоевского остается на репрезентативном,
фиктивном уровне, тогда как полифонический роман нашего
века делается "неудобочитаемым" (Джойс) и реализуется внутри
языка (Пруст, Кафка). Именно начиная с этого момента (с
этого разрыва, который носит не только литературный характер,
но и социальный, политический и философский) встает как та
ковая проблема интертекстуальности. Сама теория Бахтина (так
же, как и теория соссюровских "анаграмм") возникла историче
ски из этого разрыва. Бахтин смог открыть текстуальный диа
логизм в письме Маяковского, Хлебникова, Белого... раньше,
чем выявить его в истории литературы как принцип всякой
подрывной деятельности и всякой контестативной текстуальной
продуктивности" (277, с. 92-93).
Здесь сразу бросается в глаза весь набор постструктурали
стских представлений в его телькелевском варианте: и понима
ние литературы как "революционной практики", как подрывной
деятельности, направленной против идеологических институтов,
против идеологического оправдания общественных институтов; и
принцип "разрыва" культурной преемственности; и вытекающая
отсюда необходимость "текстуального диалогизма" как постоян
ного, снова и снова возникающего, "вечного" спора-контестации
художников слова с предшествующей культурной (и, разумеет
ся, идеологической) традицией; и, наконец, теоретическое оправ
дание модернизма как "законного" и наиболее последователь
ного выразителя этой "революционной практики" литературы.
Оставшись неудовлетворенной чисто лингвистическим объ
яснением функционирования поэтического языка, Кристева об
ратилась к лакановской теории подсознания. Лакан предложил
трактовку фрейдовского подсознания как речи и отождествил
129
структуру подсознания со структурой языка. В результате це
лью психоанализа стало восстановление исторической и социаль
ной реальности субъекта на основе языка подсознания, что и
явилось практической задачей Кристевой в "Революции поэти
ческого языка" (273).
В этом исследовании "текстуальная продуктивность" опи
сывается как "семиотический механизм текста", основанный на
сетке ритмических ограничений, вызванных бессознательными
импульсами, и постоянно испытывающий сопротивление со сто
роны однозначной метриче
ской традиции у говорящего
субъекта.
"ХОРА", "ОЗНАЧИВАНИЕ"
Кристева постулирует
существование особого "семи
отического ритма" и отож
дествляет его с платоновским
понятием "хоры" (из "Тимея"), т. е., по определению Лосева, с
"круговым движением вечного бытия в самом себе, движением,
на знающим пространственных перемен и не зависящим от пе
ремены" (45,с. 673).
Смысл данной операции заключается в том, что на смену
"значению" (signification), фиксирующему отношение между
означающим и означаемым, приходит "означивание" (signi
fiance), выводимое из отношений одних означающих, хотя и
понимаемых достаточно содержательно -- не в буквальном
смысле традиционной семиотики.
Разумеется, это самая общая схема, требующая более раз
вернутого объяснения, и прежде всего это касается понятийного
аппарата Кристевой, который в своей наиболее отрефлексиро
ванной форме представлен в ее докторской диссертации
"Революция поэтического языка": хора, семиотический диспози
тив, означивание, гено-текст, фено-текст, негативность и раз
личные ее "подвиды" (отрицание как "негация", связанная с
символической функцией, и отрицание как "денегация", наблю
даемая в случаях "навязчивых идей") (273, с.149), отказ, гете
рогенность и т. д.
Самые большие сложности, пожалуй, Кристева испытывала
с определением и обоснованием понятия "хоры", заимствован
ного у Платона, да и у него самого описанного крайне предпо
ложительно и невнятно -- как нечто такое, во что "поверить...
почти невозможно", поскольку "мы видим его как бы в гре
зах..." (49, с. 493). Собственно, Кристеву, если судить по той
интерпретации, которую она дала этой платоновской концепции,
