Собрание сочинений, том 21 - Маркс Карл Генрих (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Таковы были функции римского рода. За исключением уже завершившегося перехода к отцовскому праву, они точно воспроизводят права и обязанности ирокезского рода; здесь тоже «явственно проглядывает ирокез» [139].
Покажем [Весь данный текст до слов: «Еще почти триста лет спустя после основания Рима» (см. настоящий том, стр. 125) добавлен Энгельсом в издании 1891 года. Ред.] на одном только примере, какая путаница в вопросе о римском родовом строе царит еще в настоящее время даже среди наших самых известных историков. В работе Моммзена о римских собственных именах времен республики и Августа («Исследования по истории Рима», Берлин, 1864, т. I [140]) говорится следующее:
«Помимо всех членов рода мужского пола, исключая, конечно, рабов, но включая лиц, принятых родом и находящихся под его покровительством, родовое имя распространяется также на женщин… Племя» (так Моммзен переводит здесь слово gens) «— это… общность, возникшая на основе общего — действительного или предполагаемого или даже вымышленного — происхождения, скрепленная узами товарищества в отношении празднеств, места погребений и наследования, общность, к которой должны и могут причислять себя все лично свободные индивиды, а следовательно, также и женщины. Затруднение представляет только определение родового имени замужних женщин. Этого затруднения, конечно, не существовало, пока женщина могла вступать в брак не иначе, как с членом своего рода, а, как может быть доказано, долгое время женщине труднее было выйти замуж за пределами своего рода, чем внутри него, ибо ведь это право вступления в брак вне рода — gentis enuptio — еще в VI веке давалось в награду в качестве личной привилегии… Но там, где имели место такие браки вне рода, женщина в древнейшую эпоху, по-видимому, должна была переходить в племя мужа. Нет никакого сомнения в том, что женщина, по древнему религиозному браку, полностью вступает в правовую и сакральную общину мужа и выходит из своей. Кто не знает, что замужняя женщина утрачивает право на наследование и на передачу своего наследства по отношению к членам своего рода, зато входит в имеющий общие права наследования союз, к которому принадлежат ее муж, дети и вообще члены их рода. И если она как бы усыновляется мужем и вступает в его семью, то как же может она оставаться чужой его роду?» (стр. 8—11).
Моммзен, таким образом, утверждает, что римские женщины, принадлежавшие к какому-нибудь роду, могли первоначально вступать в брак только внутри своего рода, что римский род, следовательно, был эндогамный, а не экзогамный. Этот взгляд, противоречащий всей практике других народов, опирается главным образом, если не исключительно, на одно-единственное, вызывавшее много споров, место у Ливия (книга XXXIX, гл. 19) [141], согласно которому сенат в 568 г. от основания города, то есть в 186 г. до нашего летосчисления, постановил:
«uti Feceniae Hispalae datio, deminutio, gentis enuptio, tutoris optio itena esset quasi ei vir testamento dedisset; utique ei ingenuo nubere liceret, neu quid ei qui eam duxisset, ob id fraudi ignominiaeve esset», — «чтобы Фецения Гиспала имела право распоряжаться своим имуществом, уменьшать его, выйти замуж вне рода и избрать себе опекуна, как если бы ее» (умерший) «муж передал ей это право по завещанию; чтобы она могла выйти замуж за свободнорожденного и чтобы тому, кто возьмет ее в жены, это не было зачтено за дурной поступок или бесчестие».
Итак, несомненно, что здесь Фецении, вольноотпущеннице, предоставляется право выйти замуж вне рода. И столь же несомненно отсюда следует, что муж имел право по завещанию передать своей жене право выйти после его смерти замуж вне рода. Но вне какого рода?
Если женщина обязана была выходить замуж внутри своего рода, как предполагает Мом-мзен, то она и после брака оставалась в этом роде. Но, во-первых, именно это утверждение об эндогамии рода и требуется доказать. А во-вторых, если женщина должна была вступать в брак внутри своего рода, то. естественно, что и мужчина также, так как иначе он не нашел бы себе жены. Но тогда оказывается, что муж мог передать своей жене по завещанию право, которым он сам не располагал и не мог использовать для самого себя; с юридической точки зрения это — бессмыслица. Моммзен также чувствует это и потому делает следующее предположение:
«для вступления в брак вне рода требовалось юридически, вероятно, не только согласие власть имущего, но и всех членов рода» (стр. 10, примечание).
Это, во-первых, весьма смелое предположение, а во-вторых, оно противоречит ясному тексту приведенного места; сенат дает ей это право вместо мужа, он определенно дает ей не больше и не меньше того, что мог бы дать ей ее муж, но то, что он дает ей, — это право абсолютное, никакими другими ограничениями не связанное, так что, если она воспользуется этим правом, то и ее новый муж не должен страдать от этого; сенат даже поручает настоящим и будущим консулам и преторам позаботиться о том, чтобы для нее не произошло от этого никакого вреда. Таким образом, предположение Моммзена представляется совершенно неприемлемым.
Или же допустим другое: женщина выходила замуж за мужчину из другого рода, но сама оставалась в своем прежнем роде. Тогда, согласно вышеприведенному месту, ее муж имел бы право позволить жене вступить в брак вне ее собственного рода. Это значит, что он имел бы право распоряжаться делами, касавшимися рода, к которому он вовсе не принадлежал. Это такая нелепость, о которой больше и говорить не стоит.
Таким образом, остается только предположить, что женщина в первом браке вышла замуж за мужчину из другого рода и в результате этого брака тут же перешла в род мужа, как это Моммзен фактически и допускает для подобных случаев. Тогда все взаимоотношения сразу становятся ясными. Женщина, вследствие замужества оторванная от своего старого рода и принятая в новый родовой союз мужа, занимает там совершенно особое положение. Хотя она и член рода, но не связана с ним кровным родством; самый характер ее принятия заранее исключает ее из общего запрета вступать в брак внутри рода, в который она вошла именно путем замужества; она, далее, принята в родовой союз, имеющий общие права наследования и в случае смерти мужа наследует его имущество, то есть имущество члена рода. Что может быть естественнее правила, обязывающего ее в целях сохранения имущества в роде выйти замуж за члена рода ее первого мужа и ни за кого другого? И если должно быть сделано исключение, то кто может быть достаточно правомочным для того, чтобы предоставить ей такое право, как не ее первый муж, который завещал ей это имущество? В тот момент, когда он завещает ей часть имущества и одновременно разрешает путем брака или в результате брака передать эту часть имущества в чужой род, это имущество еще принадлежит ему; он, следовательно, распоряжается буквально только своей собственностью. Что касается самой жены и ее отношения к роду ее мужа, то в этот род ввел ее именно муж актом свободного волеизъявления — браком; поэтому также представляется естественным, что именно он и является тем лицом, которое может предоставить ей право выйти из этого рода посредством второго брака. Одним словом, дело оказывается простым и само собой понятным, как только мы отбросим курьезное представление об эндогамности римского рода и вместе с Морганом признаем его первоначально экзогамным.
Остается еще последнее предположение, которое также нашло своих сторонников и, пожалуй, наиболее многочисленных: указанное место якобы говорит лишь о том,
«что вольноотпущенные служанки (libertae) не могли без специального разрешения e gente enubere» (вступать в брак вне рода) «или совершить какой-либо другой акт, который, будучи связан с capitis diminutio minima [утратой семейных прав. Ред.], повлек бы за собой выход liberta из родового союза» (Ланге. «Римские Древности», Берлин, 1856, I, стр. 195, где по поводу цитируемого нами места из Ливия делается ссылка на Хушке [142]).
