Человек и Абсолют. Философское введение в религиозную антропологию - Иванов Евгений Михайлович (лучшие книги онлайн txt) 📗
Если рассматривать воление (волевой импульс) как смысл, то этот смысл предполагает не только соотнесение чувственно переживаемого «волевого усилия» с некоторой информацией, хранящейся в памяти, но, также, и соотнесение данного чувственного переживания с определенным действием (физическим или «ментальным»), которое с необходимостью должно совершиться вследствие наличия в душе данного чувственного переживания.
«Намерение» тогда можно интерпретировать (в духе Ч. Пирса), как «переживание готовности действовать определенным образом», т.е. готовности при некоторых условиях актуализировать тот или иной «волевой импульс», запускающий определенную поведенческую реакцию.
Вместе с тем, таким же образом, как нам представляется, можно истолковать и любое эмоциональное переживание. Эмоции – это ни что иное, как смыслы, в которые интегрированы определенные поведенческие интенции. Так, страх можно истолковать, как переживание готовности убежать, ярость – как переживание готовности бороться, удовольствие – как переживание готовности «удерживать» в душе ощущения, вызываемые предметом, доставляющим нам удовольствие и т. д.
Различие волевых и эмоциональных феноменов, по-видимому, том, что в одном и в другом случаях «готовность действовать определенным образом» порождается различными психическими механизмами. При этом механизм воления представляется эволюционно более молодым, более рациональным, (подчиненным мышлению, логике), в большей степени рефлексируемым, чем механизм, ответственный за возникновение аффектов. Различие этих механизмов порождает возможность конкуренции, «борьбы» между волей и чувствами.
Отметим, что если понимать смысл как совокупность любых возможностей, сопряженных с данным осмысляемым чувственным феноменом, то, очевидно, в состав этих возможностей следует включить и совокупность всех возможных поведенческих интенций.
Смысл превращается в воление или аффект лишь в том случае, когда осуществляется выбор вполне определенной интенции из целого набора возможных интенций. Таким образом, онтологическая специфика волений и аффектов связана с осуществлением «редукции» спектра возможных поведенческих интенций, входящих в состав «объективного смысла» данной ситуации. Когда осуществляется выбор – возникает определенное отношение к данной ситуации – «объективный» смысл становится «личностным» смыслом, в который интегрированы эмоциональное отношение и осознанные планы деятельности субъекта.
Выше мы определили чувственность как «актуальное», а смысл – как «потенциальное». Аффекты и воля связаны с осуществлением выбора: они определяют, что же конкретно будет актуализировано из множества потенций. Иными словами «онтологическое место» воли и аффектов (а также и других динамических аспектов психики, включая мышление, восприятие, воспоминание) – это сам механизм, обеспечивающий переход от возможного к действительному. Действие этого механизма (отчасти это действие может быть связано с прямой самодетерминацией сферы субъективного), направлено на выбор, подготовку и осуществление того или иного действия субъекта, и именно это действие и переживается нами как аффект, стремление, желание или волевой акт.
Данные медицины, физиологии и нейробиологии убедительно показывают, что феноменальный внутренний мир, описанный в данном разделе, тесно связан с работой головного мозга человека. Проблема связи феноменального сознания (субъективной реальности) и работы мозга известна как «психофизическая проблема» (именуемая также иногда «психофизиологической проблемой»). Анализом подходов к решению данной проблемы мы и займемся в последующих параграфах.
Психофизическая проблема
Проблема «мозг и сознание» (психофизическая проблема) пока еще далека от своего окончательного решения. Но, тем не менее, мы можем привести ряд убедительных аргументов которые ставят под сомнение натуалистические версии решения этой проблемы, основанные на идее редуцируемости сознания к функции или самой материи мозга. (Мы не будем в данной работе рассматривать т.н. «элиминирующие» теории, отрицающие само существование феноменального внутреннего мира человека, – в силу их очевидной контринтуитивности (см. [8 п. 1.2]).
Наиболее популярная версия решения психофизической проблемы – это функционализм, смысл которого можно резюмировать формулой: «сознание есть функция мозга». Т.е., иными словами, с точки зрения функционализма сознание – это не сам мозг, не его материя, но то, что мозг «делает», сам процесс его функционирования.
Вместе с тем сознание (душа) это не только набор психических функций, но и, как мы видели в предыдущем разделе, феноменальный внутренний мир – субъективная реальность. Функционалисты, учитывая этот факт, утверждают, что феноменальный внутренний мир существует лишь как коррелят макрофункции нашего мозга (т.е. коррелят функции мозга как целого). Иными словами, сознание автоматически возникает как некое «системное свойство» тогда, когда имеет место определенного рода функционирование, которое можно описать как специфическое функциональное отношение между сенсорными входами и моторными выходами человеческого организма. При этом утверждается, что для возникновения определенных субъективных переживаний важна лишь макрофункция – интегральное отношение входа и выхода, тогда как микрофункции, т.е. конкретные нейрональные, физические и химические процессы, которые фактически реализуют интегральную функцию мозга, сами по себе не важны (их можно заменить какими-либо иными, функционально эквивалентными процессами), не представлены в сознании субъекта, элиминированы для него [2].
Тезис: «сознание (феноменальный внутренний мир) – есть функция мозга» вызывает возражение уже с точки зрения его логической осмысленности. Непонятно каким образом вообще возможно отождествить вещи столь различные: явления внутреннего мира (переживания), с одной стороны, и физико-химические процессы в нейрональных сетях, с другой. Ясно, что никакой логически необходимой связи между, скажем, ощущением света и разрядами нервных клеток в зрительной коре не существует. Мы вполне, без всяких противоречий, можем представить себе, что определенный нервный процесс имеет место, но никаких ощущений при этом не возникает.
Из самой идеи нервного процесса отнюдь не следует, что этот процесс должен сопровождаться какими-либо субъективными явлениями. Исследования показывают, что один и тот же нервный процесс в одном случае может сопровождаться ощущением, а в другом – нет. Например, установлено (с использованием методов регистрации вызванных потенциалов), что при некоторых формах наркоза кора мозга работает практически так же, как в нормальном состоянии. Кора также обрабатывает сенсорную информацию, но никаких ощущений, при этом, не возникает.
Мы вполне можем представить себе некое существо, которое внешне выглядит как человек и ведет себя тоже как человек, но которое, при этом, напрочь лишено какого-либо «внутреннего мира». (В современной англоязычной литературе такое существо получило название «философский зомби» (см, например, [37])). «Зомби» ведет себя так, как будто бы он что-то чувствует, видит, слышит, о чем-то мыслит, что-то понимает, что-то эмоционально переживает и т. д., тогда как на самом деле он лишь имитирует наличие ощущений, образов, мышления, понимания и эмоциональных переживаний, не имея никакого «приватного внутреннего мира» или «личной феноменальной реальности».
Если мы допускаем существование «зомби», то «внутренний мир» превращается в эпифеномен – некий бессильный и бесполезный придаток нервных процессов. Субъективные феномены в этом случае, никакой полезной функцией не обладают и, следовательно, смысл их существования совершенно не понятен. Кроме того, совершенно не понятно каким образом в этом случае мы вообще способны с достоверностью судить о наличии в нас этого самого «внутреннего мира». Ведь сам факт наличия в нас каких-либо «переживаний» – никак тогда «функционально» себя не обнаруживает. Если вдруг мой «внутренний мир» в какой-то момент исчезнет, а потом – вновь возникнет, я этого даже не должен заметить, – если при этом останутся неизменными нейронные процессы в моем мозге. Ведь если нервные процессы не изменились, то не может измениться и мой самоотчет, детерминированный этими нервными процессами. Следовательно, я и не могу сообщить кому-либо что «все мои переживания исчезли или как-то изменились». Но я и сам не смогу дать себе отчет в этом событии (хотя и являюсь этим самым исчезнувшим «внутренним миром») и, следовательно, не могу знать о нем – т.к. мое осознанное знание о чем-то всегда предполагает возможность сообщить о его содержании какому-либо другому субъекту.
