Приготовительная школа эстетики - Рихтер Жан-Поль (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Сам Жан-Поль первым создает слово «романтик», прилагая его к «Тику и другим» (V 377.13), создает его на ходу (по-видимому, по аналогии с «нигилистом» и «материалистом» о которых речь пойдет ниже), и это слово подхватывает эпоха.
Обновленная категория «романтического» рождается непосредственно в сложных условиях литературной жизни эпохи.
Отношения Жан-Поля к романтикам — к романтикам в новом и с тех пор утвердившемся смысле — характеризуются периодами притягивания и отталкивания. Это и понятно, — художественные цели романтиков были совершенно иные, чем у Жан-Поля, но могли появляться и точки близости — уже ввиду расплывающихся контуров романтизма [22]. Обычно считалось — тоже и современниками Жан-Поля [23], — что в «Приготовительной школе эстетики» Жан-Поль благоприятствует романтической поэзии и более, чем когда-либо, сближается с теоретиками романтической эстетики [24]. Противоположный взгляд — будто бы Жан-Поль враждебен романтикам [25] — следовало бы доказывать с реальными фактами на руках. Однако видно и то, что близость к романтикам относительна и порой выражается у Жан-Поля в дипломатически обтекаемых формах.
В период написания «Приготовительной школы эстетики» отношение Жан-Поля к романтикам и новому немецкому романтизму прямо вытекает из положения его среди «литературных партий» своего времени. В этот заключительный период немецких литературных споров, дискуссий, носивших иногда принципиальный характер, а часто доходивших до смешной журнальной перебранки, Жан-Поля безусловно можно определить как «умеренного» Эта умеренность засвидетельствована уже тем, что ни один важный литературный орган после 1800 года для него не закрыт, — так, позже, в 1812 году, Жан-Поль печатается в «Немецком Музее» Фр. Шлегеля. В 1801 году в Лейпциге начинает издаваться «Газета для элегантного света», которую редактирует скончавшийся в 1805 году свояк Жан-Поля (муж сестры его жены) Карл Шпацир; позиция этой газеты проста: она ведет войну с крайними эстетическими ретроградами типа Коцебу и Гарлиба Меркеля, рассчитывает, как показывает название, на довольно широкие материально обеспеченные слои общества, она не претендует ни на какую эстетическую исключительность, но при случае, разумеется, встанет на сторону романтиков против демагогии или позднепросветительской критики всего нового. На 1803/04 год можно, как кажется, констатировать далеко идущее тождество позиций этой «Газеты» и Жан-Поля; это же относится и к читательскому кругу его произведений. Произведения Жан-Поля, несомненно, рассчитаны на «элегантный свет», при том что эстетические возможности этого круга они постоянно перенапрягают, потребности переоценивают, а сам этот круг довольно бесцеремонно включают в свою юмористическую игру [26]. «Газета» посредничает между литературными группировками, за исключением крайне реакционных, с которыми воюет; такой посредник — и Жан-Поль, выставляющий литературные партии своей эпохи на широкую сцену своего универсально юмористического мира. Спор шлегелевской школы с веймарской классикой в эти годы затухал. И морально-эстетические сомнения, которые Жан-Поль, сторонник Гердера, испытывал, наблюдая жизненную позицию Гёте (она казалась ему позицией «над» жизнью), утрачивали былую горькую остроту. Враждебный романтикам и Гёте антипоэтический лагерь в то же время не прекращал своих выпадов против Гёте, и при такой дифференциации литературных сил Жан-Поль, как умеренный, не мог не сблизиться и с романтиками и с Гёте. По этой же причине над всеми литературными лагерями поднимается у него великий, возвышенный этически чистый образ Гердера. Гердер, скончавшийся в самом конце 1803 года, для Жан-Поля — символ всего творчески положительного, символ творческого синтеза перед лицам бесплодного распадения поэтического мира и литературной жизни.
Умеренности Жан-Поля вполне отвечает и высказанная в предисловии к первому изданию «Приготовительной школы эстетики» убежденность в том, что «правда в общем и целом на стороне более новой школы, которая именно поэтому и одержит верх в конце концов» (V 28.9 — 11). Речь идет о борьбе поэзии и прозы, уподобляемой парижским схваткам сторонников Глюка и Пиччини, о критико-эстетической войне, от которой Жан-Поль ждет новой зари и конечной победы подлинной поэзии. Партии в этой «вечно повторяющейся» (V 27.32) войне разделяются так: с одной стороны, лишенные, всякого поэтического чувства «стилисты»; с другой — сторонники и защитники поэзии, которые в свою очередь делятся на поэтов и лжепоэтов, последние — «поэтасты».
Интерес вызывает именно деление поэтической партии: если прозаическую партию можно более или менее уверенно отождествлять с позднепросветительской критикой и эстетикой, то поэтическая партия — в ней Жан-Поль «чистых» теоретиков отделяет от поэтов — соединяет в себе различные новые поэтические тенденции. Жан-Поль не выделяет среди сторонников поэзии ни поэтов-романтиков, ни поэтов-классиков. Понятие «поэтического» выше классического и романтического, их противостояния. Такова суть примирительной, умеренной эстетической позиции Жан-Поля: ему важны конкретные дела ради победы поэзии.
Романтизм и «нигилизм». Удачно введенное в самом начале «Эстетики» (§ 2, 3) различение «поэтических, нигилистов» и «поэтических материалистов» пользуется известностью и, подобно «романтизму», словно толкает к вольной своей интерпретации. Но если лишенным поэтического чувства «стилистам» можно без труда сопоставить запоздалых просветительских романистов — «материалистов»-крохоборов [27] типа Гермеса (кроме него названы только Крюгер и Геллерт со своими комедиями полувековой давности), то кто же такие «поэтические нигилисты»? Велик соблазн отнести к ним скопом ранних немецких романтиков... [28]. Но их ли на деле подразумевает Жан-Поль? Чтобы узнать это, вновь необходимо проникнуть во внутренний склад жан-полевской мысли.
Собственно теоретическое содержание жан-полевской «Эстетики» в значительной степени условно. Так, фихтевские Я и Не-Я сейчас же обретают в его сознании внутреннюю образную жизнь [29], становятся понятиями многослойными, многомерными и, с точки зрения смысла философии Фихте, совсем уж некорректно понятыми. Они наделяются внутренним свойством иронической аллегоричности — Я вдруг распадается на множество ипостасей, которые ссорятся между собой и разыгрывают фарс, отмеченный трагизмом эсхатологической окончательности [30]. И так всякий термин! Он раскрывает свою образность и следует логике построения образа. Термин ничего не фиксирует и не может зафиксировать, потому что понятия такой философии неустойчивы, но притом и лишены средств для конструктивного осмысления своей неустойчивости. В результате Жан-Поль, внимательнейшим образом изучивший Фихте, читает его, заранее стирая грань между философским построением и драмой времени, критикует Фихте, казалось бы, изнутри его философии, но на самом деле, как философ культуры, проецирует его отвлеченные построения на идейно-психологические конфликты эпохи, стремится обнажить жизненные корни отвлеченных понятий. Жан-Поль прав и не прав: ему, критику фихтевского Я, фихтевского субъективного идеализма, известен стремительный генезис личностного начала в немецкой духовной жизни второй половины XVIII века, его психологическая почва. Абстрактно-философское Я происходит на его глазах из утверждающегося в самой жизни и обрастающего своей противоречивостью Я реальной личности, получающей уже возможность становиться личностью эгоистической и эгоцентрической.
