Введение в философию - Ясперс Карл Теодор (читать книги онлайн полностью txt) 📗
Однако всей ненадежности мира противостоит и нечто другое: в мире есть нечто достоверное (Glaubwürdige), вызывающее доверие, есть несущая основа: родина и родной край, родители и предки, братья и сестры, друзья, жена. В собственном языке, вере, творчестве мыслителей, поэтов и художников есть историческая основа — традиция. Но и традиция не дает ощущения безопасности, абсолютной надежности. Ибо то, в качестве чего она обращается к нам, это все труд человека: нигде в мире нет Бога. Вместе с тем традиция всегда остается как вопрос. Каждый раз, обращаясь к ней, человек должен сам, исходя из собственного первоистока (aus eigenem Ursprung), постичь, что такое для него уверенность, бытие, надежность. Однако в ненадежности всего мирового бытия содержится своего рода указатель. Он запрещает находить удовлетворение в мире; он указывает на нечто другое.
Пограничные ситуации — смерть, случай, вина и ненадежность мира — обнаруживаются для меня как ситуации провала. Что делать мне перед лицом этого абсолютного провала, осознания которого я при честном рассмотрении избежать не могу?
Совет стоика уйти в собственную свободу, обретаемую в независимости мышления, нас не удовлетворяет. Стоик заблуждался, рассматривая бессилие человека недостаточно радикально. Он недооценил зависимость мышления, пустого самого по себе и вынужденного обходиться тем, что ему дано, а также возможность безумия. Оставляя нам одну лишь независимость мышления, стоик оставляет нас без всякой надежды, потому что этому мышлению не хватает содержания. Он оставляет нас безо всякой надежды, потому что отсутствует всякая попытка спонтанного внутреннего преодоления, отсутствует такое самоосуществление, в котором даришь себя в любви другому, отсутствует надежда и ожидание возможного.
Однако то, чего хочет стоик, — это подлинная философия. Нужно исходить из пограничных ситуаций, поскольку именно отсюда проистекает основное побуждение: в ситуации крушения обрести путь к бытию.
Решающее значение для человека имеет то, каким образом он испытывает эту ситуацию крушения: остается ли оно для человека скрытым и только фактически в самом конце захватывает его, или же человек в состоянии видеть его неприкрытым как постоянную границу своего существования в каждый данный момент; хватается ли он за иллюзорные решения и успокоения, или же честно хранит молчание перед тем, что не поддается объяснению. То, как испытывает он свое крушение, лежит в основании того, кем становится человек.
В пограничных ситуациях или обнаруживается ничто, или становится ощутимым то, что подлинно, несмотря на всю мимолетность мирового бытия. Даже отчаяние благодаря самой своей фактичности, благодаря тому, что оно возможно в мире, будет указателем, выводящим за рамки мира (über die Welt hinaus).
Иначе говоря: человек ищет освобождения (Erlösung). Спасение и освобождение предлагается великими универсальными религиями спасения. Их отличительный признак — это объективная гарантия истины и действительности освобождающего спасения. Их путь ведет к акту обращения отдельного человека. Этого философия дать не в состоянии. И все же всякое философствование есть преодоление мира, аналог освобождения.
Давайте сведем воедино сказанное: происхождение философствования лежит в удивлении, в сомнении, в осознании потерянности. В каждом случае оно начинается с охватывающего человека потрясения и связанного с ним состояния удрученности и озадаченности, из которых он всегда отправляется на поиск своей цели.
Платон и Аристотель исходя из удивления искали сущность бытия.
Декарт в бесконечности неизвестного искал принудительно-достоверное основание.
Стоики в страданиях существования искали душевный покой.
Каждый из путей имеет свою истину, представление и язык которой облачены в историческое одеяние. В историческом усвоении мы проникаем через них к первоистокам, которые все еще присутствуют в нас.
Это стремление направляется к надежной основе, к глубинам бытия, к тому, что делает причастным вечности (zur Verewigung).
Но, возможно, ни один из этих первоистоков не является для нас самым изначальным и безусловным. Открытость бытия удивлению позволяет нам перевести дух, однако соблазняет нас отклониться от человека и предаться чистой, зачаровывающей метафизике. Область убедительной достоверности распространяется только на сферу научного знания, благодаря которому осуществляется ориентирование в мире. В стоицизме невозмутимое состояние души рассматривается лишь как вынужденное переходное состояние, как спасение от полного разрушения, но само оно остается бессодержательным и безжизненным.
Три действенных мотива — удивление и познание, сомнение и достоверность, потерянность и становление самим собой — не исчерпывают того, что движет нами в современном философствовании.
В наш век радикального перелома истории, неслыханного всеобщего распада и лишь смутно угадываемых шансов на будущее представленные до сих пор три мотива хотя и имеют силу, однако недостаточны. Они выступают лишь при определенном условии — при условии коммуникации между людьми.
В истории до сего дня существовала как нечто само собой разумеющееся связь между человеком и человеком, обнаруживающая себя в надежных сообществах, в различных институтах и в некотором всеобщем духе. Даже одинокий человек, при всем своем одиночестве, был равно вовлечен в эту связь. Сегодня же распад наиболее ощутим в том, что все больше людей не понимают друг друга, противостоят друг другу и избегают друг друга, равнодушны друг к другу, что верность и сообщество более ненадежны и находятся под вопросом.
Всеобщая ситуация, которая фактически всегда имела место и для нас теперь становится решающе важной, заключается в том, что я могу прийти к согласию с другим в истине и вместе с тем этого может не произойти; что моя вера как раз в тот момент, когда я сам в себе уверен, наталкивается на другую веру; что где-то на границе всегда, кажется, остается только борьба без надежды на единство, с одним возможным исходом — или подчинение, или уничтожение; что к мягкости и отсутствию сопротивления неверующих можно или слепо присоединяться, или упрямо упорствовать — все это не является чем-то случайным и несущественным.
Это могло бы быть несущественным, если бы я мог довольствоваться истиной, найденной мною в изоляции от других. Страдание от недостающей коммуникации, единственное в своем роде удовлетворение, обретаемое в подлинной коммуникации, не озадачивало бы нас в философском плане, если бы наедине с истиной, в этом абсолютном одиночестве, я чувствовал себя уверенно. Однако же я существую только с другим, один я - ничто.
Коммуникация не только от рассудка к рассудку, от духа к духу, но и от экзистенции к экзистенции имеет все свои неличностные содержания и значения лишь в качестве медиума. Акты оправдывания и нападения в таком случае — средства, служащие не тому чтобы достигнуть власти, а тому, чтобы приблизиться друг к другу. Борьба эта — любящая борьба, в которой каждый с готовностью сдает другому все свое оружие. Достоверность собственного (подлинного) бытия имеет место только в той коммуникации, в которой свобода со свободой находятся в безоговорочном противостоянии друг другу (Gegeneinander) благодаря стоянию друг с другом (Miteinander), в которой всякое обхождение с другим — это только предварительная ступень, в решающем же все взаимно испытывается и опрашивается в своих корнях. Прежде всего, в коммуникации осуществляется любая другая истина, только в коммуникации я являюсь самим собой, — если речь идет о том, чтобы не просто впустую проживать жизнь, но исполнять ее. Бог показывает себя лишь непрямо и не без любви человека к человеку; убедительная достоверность партикулярна и относительна, подчинена целому; стоицизм, таким образом, превращается в пустую и застывшую позицию.
Основополагающая философская позиция, мыслимое выражение которой я вам предлагаю, коренится в обеспокоенности отсутствием коммуникации, в стремлении к подлинной коммуникации и в возможности любящей борьбы, глубинной связи самости с самостью (Selbstsein).
