Введение в философию - Джентиле Джованни (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
25. ПРЕОДОЛЕНИЕ ДОГМАТИЗМА
При разрешении проблемы опыта, как оно обрисовано здесь в общих чертах, картезианское требование удовлетворяется одновременно решением Локка и решением Канта. Догматизм побежден достоверностью, являющейся субъективностью - субъективностью, которая творит самое себя, беря начало из ощущения, как того требует Локк (но из ощущения, осуществляемого как мысль как того требует Кант), и осуществляется, оставаясь в самом своем осуществлении самоосуществлением, как чистая, свободная и поэтому бесконечная субъективность - без потребности и надобности прибегания к чему-то, что было бы ей чуждым и что она должна была бы догматически допустить как условие своего самоосуществления. Таким образом, опыт и в самом деле является полностью нашим, без всякого рода предпосылок, как того требовало de omnibus dubitandum*.
26. ДОСТОВЕРНОСТЬ ЭСТЕТИЧНОСТИ
Достоверность познания и есть сама эстетичность искусства. И здесь отдается справедливость Баумгартену и нашему Вико, которые заставили состоять искусства в cognitio sensitive* или в фантазии взволнованной и возбужденной души, т.е. в познании, которое непосредственно гнездится в чувстве. Если схоласты говорили, что nihil est in intellectu quod non fuerit prius in*sensu**, это лежащее в основе познания чувство является не особым ощущением, которое приходит после, а чистым чувством - чувством, которое есть чистый субъект, благодаря коему мир концентрируется и искрится в душе и, стало быть, рассеивается в сияющем мире искусства (которое и есть тот самый мир мысли - но мысли, укорененной в субъекте и струящейся из него с помощью спонтанного порыва живых вещей к жизни).
Таким образом, чувство - это ключ к опыту, где истина имеет достоверность как искусство, в коем всякая мысль (и поэтому - всякая вещь в мире, живущем внутри человеческой души) прекрасна, и волнует, и увлекает, и чарует.
Так объясняется, почему в очаровании искусства есть не сомнение, а достоверность и отказ от мира, который нами овладевает (т.е. от нас самих, с которыми этот прекрасный мир составляет одно целое, и изливается из нашего источника жизни, и предстает перед нами как автономный и свободный от нас мир, в то время как он является наиболее полным прославлением нашей свободы).
27. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ДОСТОВЕРНОСТЬ
Не чинит препятствий и обычное замечание, что исторический опыт не сочетается с художественным опытом (в мире которого обретают плоть призраки и сказки, каковых фактический опыт никогда не сможет подтвердить). Эти два опыта суть один опыт в двух моментах, несопоставимых не потому, что они имеют различную форму, а потому, что у них различное содержание. Манцо-ниевское противопоставление, проходящее между историей и воображением, с точки зрения духовной деятельности является необоснованным. Одна и та же фантазия нужна нам, чтобы живо представить себе Цезаря Шекспира и Цезаря Мом-мзена. Но история, являющаяся мыслью, т.е. философией, содержа в себе Шекспира и Моммзе-на, ставит каждого на свое место - и, таким образом, различает их. И поэтические выдумки, обладая той же самой достоверностью, что и наиболее жестокие муки жизни, имеют различную истину в мысли, все соединяющей, контролирующей и унифицирующей в связности картины, в которой субъект постепенно приобретает самосознание. Без движения и развития, оставаясь в магическом кругу вымысла, последняя - история; а опыт - уже совершенный орган абсолютной достоверности.
28. ВСЕ ДОСТОВЕРНО ИЛИ НИЧЕГО ДОСТОВЕРНОГО?
Этим мы как-то ответили на возражение, которое могло бы возникнуть против данного учения об универсальности опыта, пребывающего всегда в мысли, поскольку субъект всегда является постоянно присутствующим субъектом мысли. Можно было бы сказать: все достоверно - значит, ничего достоверного. Никакого сомнения - и в силу этого отсутствует сама проблема достоверности.
Итак, ответ: сомнение существует лишь в процессе развития мысли, в котором субъект утрачивает себя, лишь вновь обретая самого себя, и сомневается лишь постольку, поскольку ощущает новую достоверность, по отношению к которой первая улетучивается. Даже скептик, который, кажется, уже не достигает заветной цели достоверности, в действительности мыслит с помощью достоверности этой своей мысли, в которой он живет, - с помощью достоверности сомнения.
Так, материалист уверен в своем материальном мире, но не больше, чем мистик, который имеет свой опыт и чувствует Бога непосредственно (точно так же, как первому кажется, что он прикасается к вещам). И когда Неизвестное тревожно вопрошает: "Но где же этот Бог?" - он уже готов его опыт обрести и почувствовать столь неистово прорывающимся внутрь, что тот вынуждает его плакать в силу нахлынувшего волнения. Имеет опыт математик, как его имеет физик, или ботаник, или философ. Дабы база опыта, являющегося чувствованием, однажды иссякла, нужно было бы, чтобы вдруг исчез мыслящий субъект; но тогда исчезла бы мысль, и у нас не было бы больше, что мыслить, и рухнул бы мир.
Здесь поистине центр универсума и источник всякой жизни.
ИСТОРИЯ
1. ИСТОРИЯ КАК СВОБОДА: НАТУРАЛИЗМ И ТЕИЗМ
История делается людьми. После Вико - это аксиома, хотя многие все еще остаются запутавшимися в сетях натуралистических или теологических предрассудков, которые делают невозможным четкое понимание оной. Поэтому, говоря, что история делается людьми, хотят сказать, что история - продукт или реализация свободы, которой люди отличаются от природных вещей. Свобода начинает отрицаться за человеком либо если человека хотят втиснуть в натуралистическую концепцию, либо если его проецируют на фоне теологической интуиции.
Что касается натурализма, можно, конечно, считать, что избегают его именно для спасения свободы, противопоставляя дух материи и фатальному порядку механизма. И точно так же можно считать, что гарантируют человеческую свободу, отличая дуалистически дух человека от божественной причинности. Но в итоге любой дуализм, ограничивая каждый из двух этих моментов, уничтожает всякую свободу, потому что каждый из двух моментов, поскольку он отрицается другим, является тем, что он есть, только в связи с другим; и как в своем бытии, так и, следовательно, в своем действии (operari sequitur esse*) оказывается таким, каким его делает другой.
