Логико-философские исследования (Избранные труды) - фон Вригт Георг Хенрик (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Прототипом предсказания макрособытий с высокой степенью точности является предсказание появления в масс-эксперименте результатов, которые получены в отдельных экспериментах. Философы стремятся иногда объяснять такой тип предсказуемости событий с помощью естественного закона, называемого "законом больших чисел", или "уравниванием случайностей" (Ausgleich des Zufalls). Идеи, связанные с этим законом, играют немаловажную роль также в истории и социальных науках. Считается, что этот закон каким-то образом согласовывает индетерминизм индивидуального поведения с детерминизмом коллективного [197].
Связанные с идеей Ausgleich des Zufalls философские проблемы наибольшую рель играют в области индукции и теории вероятностей [198]. Детальное рассмотрение этих проблем выходит за рамки данной работы. Ограничимся лишь несколькими замечаниями.
В основе применения "закона больших чисел" лежит гипотетическое приписывание вероятностных оценок событиям, которые появляются или не появляются при некоторых однородных повторяющихся условиях. На основе этих гипотетических оценок, при условии, что рассматриваемые события обладали определенным числом возможностей для реализации, делается некоторое предсказание с вероятностью такой высокой, что мы считаем это предсказание "практически несомненным". Объектом предсказания является обычно некоторое значение относительной частоты появления какого-то события. Если наше предсказание в действительности не оправдывается, то мы либо говорим о случайном стечении обстоятельств, либо приходим к выводу об ошибочности первоначального допущения вероятностных оценок. Следовательно, Ausgleich des Zufalls — это логическое следствие наших гипотетических вероятных оценок, которые мы приписываем событиям, основываясь на статистическом опыте. Здесь нет "естественного закона", который гарантировал бы Ausgleich (уравнивание случайностей). Здесь нет также и "мистического" согласования свободы индивидуального действия с детерминизмом коллективного.
Теперь мы можем поставить вопрос о том, существует ли в мире человека и общества нечто аналогичное такому действию случайностей в масс-экспериментах? Рассмотрим следующую ситуацию: данные за длительный период времени показывают стабильное число самоубийств в обществе. Если мы сделаем предсказание о том, что в следующие 12 месяцев покончат с собой т человек, мы, видимо, можем быть уверены в этом предсказании. Аналогия будет еще более тесной, если мы "распределим" число самоубийств между отдельными индивидами так, что получим право говорить о вероятности самоубийства в течение следующих 12 месяцев какого-то отдельного, случайно выбранного индивида. Это может оказаться полезной операцией. Однако поскольку мы при этом абстрагируемся от индивидуальных различий между людьми, то картина действительности будет приблизительной (нечеткой). Любое (статистическое) вероятностное суждение сравнимо с расплывчатым изображением. Можно также сказать, что оно является, в характерном смысле, неполным описанием ситуации [199].
Социолог может, кроме того, объяснять различие в числе самоубийств в двух разных обществах, указывая на различие образов жизни, например на различия в уровне безработицы или интенсивности труда людей. Социолог может также сделать предсказание об изменении числа самоубийств в результате изменений условий жизни.
Все это очень похоже на процедуры объяснения и предсказания в естественных науках, особенно таких, где значительную роль играют вероятностные понятия и статистические методы. Философы позитивистского склада сказали бы, что это свидетельствует об основном методологическом единстве всех способов познания, которые от дескриптивного уровня переходят на уровень открытия законов и единообразии. А некоторые исследователи социальных явлений, возможно, заявили бы, что именно это придает их занятиям "научный" статус.
Я думаю, что можно со всем этим согласиться, но с двумя важными оговорками. Во-первых, это характеризует лишь одну сторону исследований социальных явлений, причем ту, которая отличает их от собственно исторического исследования. (Однако нельзя проводить здесь резкую границу.) Во-вторых, модели объяснения, справедливые в микромире индивидуальных действий в условиях статистически скоррелированных общих черт макроуровня — например, стресс и число самоубийств или экономическое положение и поведение избирателей, весьма отличны от моделей каузального объяснения единичных событий в природе. В немногих словах различие состоит в следующем.
Системы ("фрагменты истории мира"), являющиеся объектом изучения в экспериментальной науке, могут управляться извне. Экспериментатор научается воспроизводить начальные состояния систем при таких условиях, когда иным образом они не возникнут. Из повторных наблюдений он получает знание о возможностях движения системы. Системы, являющиеся объектами социального исследования, как правило, не могут управляться извне. Однако они могут управляться изнутри. Отсюда следует, что предсказания о движении систем, в рамках человеческого "знаю как", могут быть истинными, но могут быть и ложными. Среди прочих, именно это различие между предсказанием событий в природе и предсказанием событий в мире человека справедливо подчеркивается такими философами, как Карл Поппер и Исайя Берлин, в их полемике с тем, что Поппер называет историцизмом [200]. Но я не уверен в том, что они или "историцисты" не принимают иногда утверждения о детерминизме типа предсказуемости за утверждения о детерминизме совсем другого характера [201].
Действие, которое можно объяснить телеологически, в некотором смысле детерминировано, а именно: оно детерминировано определенными интенциями и когнитивными установками человека. Если бы всякое действие поддавалось телеологическому объяснению, то тогда в истории и жизни общества господствовал бы некий вид универсального детерминизма.
По-видимому, совершенно ясно, что все поведение людей нельзя объяснить телеологически. Некоторые образцы поведения вообще не носят интенционального характера. Но такого типа поведение и не представляет большого интереса для истории или социологии. По-видимому, можно было бы совсем исключить его из рассмотрения в этих областях. С другой стороны, все без исключения интенционально понятое поведение объяснить телеологически, как результат практического рассуждения, невозможно. Интенциональное поведение может проистекать из совершенно необоснованных выборов (ср. выше, гл. III, разд. 5). В действии, которое соответствует требованиям обычая и нормы, как правило, можно найти телеологическую основу. (В противном случае "нормативное давление" не обладало бы такой большой силой в жизни общества, как это в действительности есть.) Но в большинстве случаев индивидуальных действий эта телеологическая основа является лишь "отдаленным" объясняющим фактором.
Можно было бы утверждать, что поведение, не понятое как некоторое действие, не входит или еще не входит в совокупность фактов истории или социологии. В отношении индивидуального поведения в историческом или социальном исследовании редко встает, если вообще встает, проблема интерпретации его как некоторого действия (в отличие от явного "рефлекса"). Описывая поведение агентов, обычно мы не сомневаемся в том, что они совершают. Но в отношении поведения группы, дело другое. При наблюдении определенных действий отдельных членов группы всегда встает вопрос о том, что делает группа в целом, и этот вопрос часто является проблематичным (ср. выше, разд. 1). Ответ на этот вопрос ipso facto является уже объяснением некоторого рода. Можно было бы сказать, что факт на основе имеющихся данных установлен лишь после того, как мы объяснили эти данные [202].
