Finis Mundi. Записи радиопередач - Дугин Александр Гельевич (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
Савицкий и его коллеги по евразийству пытаются понять смысл большевизма. Они все более ясно приходят к выводу, что это не помрачение и не случайность, не заговор темных сил и не провокация тайных обществ, как считала тогда практически вся белая эмиграция. Напротив, Революция для Савицкого явление глубоко национальное, глубоко русское, вскрывающее в кошмарной, драматической форме глубинную русскую проблему, коренящуюся в темноте веков. "Россия Романовых была православной, самодержавной и народной, лишь номинально," — утверждает Савицкий. Уваровский лозунг — Православие, Самодержавие, Народность — прикрывал собой как фиговым листком совсем иную реальность: глубокое отчуждение озападненного дворянства от народных масс; почти полную утрату официальной синодальной Церковью мистических традиций и юридических уложений истинного Православия, поколебленных во многом уже расколом; жестокую и циничную антинародную буржуазную капиталистическую эксплуатацию обездоленных новоявленными нуворишами. За фасадом Романской России скрывалось вырождение и гибель, предательство и отчуждение. Большевики не породили катастрофу, они стали ее выразителями. Революция была неизбежна и объективна предуготовлена всем ходом последних веков русской истории. Вот важнейший вывод из евразийского анализа большевизма. В великом разрушении, кровавом кошмаре и исступленном нигилизме большевиков обнаружили себя отнюдь не чуждые, но национальные, русские стихии, которые воплотились в столь мрачные формы как раз потому, что их наличие, их голос, их вой и их скорбь упорно игнорировали самовлюбленные российские бюрократы — коррумпированные, ограниченные, фарисействующие, конформистские, бесхребетные, но жадные, юркие и неизбывно подлые — точно такие как теперь. Эти гниды из любой самой светлой идеи и идеологии легко умеют сделать нечто прямо противоположное. Революция, повергнувшая Православие, Самодержавие и Народность, по мнению Савицкого, была закономерным наказанием за то, что Православие перестало быть православным, самодержавие — самодержавным, а народность — народной. И наказание это было воплем страдающей народной души, лишь использовавшей чужеродный инструментарий марксизма для выражения своей болезненной, но духовно обоснованной воли.
В этом евразийство Савицкого смыкается с анализом коммунизма у другого сходного идеологического направления русской эмиграции. Я имею в виду национал-большевизм Николая Устрялова. Сам Петр Савицкий прекрасно осознавал эту близость и не раз в письмах друзьям самого себя называл "национал-большевиком".
Искренность Савицкого и евразийцев в их мучительном и сложном переосмыслении Революции не подлежит сомнению. Им воспитанным на православной этике и патриотических ценностях, на горячем идеализме и высокой преданности идеалам, на ценностях долга и служения Императору, невыносимо трудно было признать правоту комиссарского буйства, кровавую оргию новой власти, опьянение пытками и насилием, святотатством и мракобесием, нигилизмом и скепсисом, которыми был до судорог напоен большевизм. Но… Но вкус к истине сильнее вкуса к душевной успокоенности. Ницше писал, — "Не тогда когда вода истины мутна, но когда она мелка неохотно ступает туда нога мыслителя." Воды большевизма темны, но скрывают под собой глубину. Поэтому успокоительная, но ничего не объясняющая логика белогвардейских мифов о "еврейском заговоре" или о повальной "одержимости нации бесами", не говоря уже о совершенно безответственных западниках, которые тупо списывали большевицкий кошмар на "русскую дикость, необразованность и недостаточную цивилизованность" — все это было отвергнуто Савицким как банальное и уже только поэтому неверное упрощение. В какой-то момент складывается впечатление, что навстречу евразийцам и национал-большевикам из эмиграции из самой Советской России движется встречено течение. Будто бы сами большевики отдают себе отчет в национальном измерении собственной системы, отстраняются от холодных догматов марксизма, ищут нового взаимопонимания с теми, против кого они безжалостно сражались и кого так жестоко и решительно разгромили. Но в случае большевиков от такой уверенности в искренности намерений как в случае евразийцев мы далеки.
Оторванные от чудесной Родины и проникнутые идеалами чести, белые евразийцы открыты и беззащитны. Красные евразийцы исповедуют уже новую классовую мораль, живут на своей земле — и от этого менее ярко ощущают ее святость, мелкое бросается в глаза, выпирает, гигантские контуры духовного континента скрываются за дымом обыденности… А значит и доверия им меньше. Савицкий и евразийцы смутно предчувствуют это, но… все равно бдительности им явно не хватает. Они становятся жертвами искусной внешнеполитической интриги советской разведки.
Да, мы имеем в виду операцию ТРЕСТ. Смысл ее известен. Чекисты создали видимость существования в СССР разветвленной конспиративной организации антибольшевистского толка, основанной на евразийских принципах. Эта организация якобы готовит в скором времени переворот, чтобы восстановить национально-патриотическое правление в России. Под видом руководителей этой организации агенты большевиков выявили почти всю белогвардейскую литературу и получили контроль над подрывной деятельностью белых в СССР. Одним из главных коллег ТРЕСТа в эмиграции был Петр Савицкий, который рассматривался тогда как один из идеологических лидеров всей эмиграции. На его лекции в Праге или Софии собиралось до двух тысяч человек! Мы знаем чем окончился ТРЕСТ.
На политическом уровне советский режим смог нанести серьезный удар по антисоветскому пробелогвардейскому националистическому подполью, а на уровне идейном евразийское мировоззрение равно как и национал-большевизм были сильно дискредитированы в глазах эмигрантской России. Правда Петру Савицкому легко было доказать свою полную непричастность к хитрому плану советской разведки. Да никто его в этом и не упрекал. Во-первых, потому, что его репутация была безупречно чиста, а во-вторых, потому, что больше других пострадал он сам, его мировоззрение, все евразийское движение, которым он фактически руководил. К сожалению, в великому сожалению, операция ТРЕСТ была началом угасания евразийства. А следовательно, поворотной точкой судьбы самого Петра Савицкого, который отождествил свою жизнь и свою судьбу с этим уникальным, невероятно интересным и пророческим прозорливым явлением в национальной мысли.
Петр Савицкий как и все и евразийцы утверждал необходимость именно Третьего Пути — не большевистского и нецаристского, но вместе с тем, радикально противостоящего модели западного либерализма, который оставался (и остается) главным врагом «Человечества» (в терминологии Трубецкого), главным врагом Евразии (в терминологии Савицкого). Поэтому евразийство никогда не было прямой работой на большевиков и против белой эмиграции. Нет, речь шла именно о синтезе, о новом глубинном понимании, о дерзкой и головокружительной догадке… О совершенно самостоятельном и законченном мировоззрении, в конце концов. Савицкий всерьез считал, что после краха марксизма в России политическая ситуация затребует нового типа идеологии, которая отличалась бы двойной преемственностью — преемственностью национально-государственной, православной, церковной, патриотической — с одной стороны, но вместе с тем и преемственностью Революции, в которой выразился доселе старательно удушаемый голос того же русского народа — богоносного народа, идущего по мученической стезе своей богоизбранной и драматической истории. Иными словами, евразийство должно было заменить собой большевизм, сохраняя ее динамику, его индустриальный порыв, его военно-промышленный и геополитический модернизм, а с другой стороны, возродить традиционные консервативные ценности дореволюционного периода — в первую очередь истинное Православие, истинное Самодержавие и истинную Народность.
Евразийство Петра Савицкого было законченным идеологическим синтезом, всерьез претендовавшим в какой-то момент на место ведущей идеологии России — взамен диктатуре марксизма и реваншистским планам, вынашиваемым белыми реакционерами. О копировании либеральной системы Запада русские люди, чаще всего вообще не помышляли, ведь вся мерзость капитализма была очевидна и наглядна и в России, а отвратительный облик западной цивилизации особенно болезненно прочувствовали на себе несчастные эмигранты, выброшенные из родной страны, очутившиеся в холодном, безразличном, эгоистическом аду "западного изгнания". С этой идеей Третьего Пути для России, Русского Пути, русской цивилизации, континента России как оплота всех антизападных, антисовременных сил и народов прожил Петр Савицкий всю жизнь. И когда парижское крыло евразийцев — философ Лев Карсавин, муж Марины Цветаевой Эфрон, Петр Сувчинский и т. д. от отчаяния (ведь большевики не только не спешили уходить, но укрепляли свою власть и расширяли свои территории) встало на путь прямого коллаборационизма с Советами, Савицкий резко осудил это ликвидаторство, справедливо считая, что даже в самые страшные минуты нельзя приносить в жертву Идеологическую Чистоту мировоззрения эфемерной очевидности фактов.
