Sub specie aeternitatis - Бердяев Николай Александрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗
На совести г. Мережковского есть еще один грех, это его двусмысленное отношение к аристократизму и демократизму. Он справедливо протестует против сведения христианской религии к альтруистической морали. Мы тоже склонны думать, что в основе христианства лежит любовь к Богу, которого завещано любить больше, чем самого себя, а отсюда уже выводится любовь к людям, которых можно любить только как самого себя. На любви к Богу, а следовательно, к правде, к истине и добру, которые нужно любить больше людей, больше их благополучия, основано высшее достоинство человеческой личности, это есть выражение ее метафизической природы. Но в каком отношении все это стоит к демократизму? В христианстве исторически и логически коренятся основы современной демократической культуры, хотя она сложнее и шире его, политический и социальный демократизм нужно признать непререкаемой нравственной аксиомой, выражающей безусловное значение человека и равноценность людей перед Богом. Этому демократизму не может быть противополагаем аристократизм на мистической подкладке. Можно и должно отстаивать духовный аристократизм, глубокие различия духовных индивидуальностей и многообразие духовной культуры, но этот аристократизм и эти различия не могут быть прикреплены к социальным неравенствам, духовный ценз не создается цензом материальным. Это должно было бы быть признано раз навсегда. Ценным в рассуждениях г. Мережковского нужно признать постановку вопроса об отношении между духом и плотью. В «плоти» для него символизируется вся светская культура, наука, искусство, государство, брак. Христианская религия может иметь будущее только, если она освятит «плоть» — человеческую культуру. Тут ставится очень важная проблема. Г. Мережковский, по-видимому, считает себя православным, что не мешает ему решительно выступать против исторического христианства, которое на его взгляд приняло одностороннее и прямо ложное аскетическое направление. Он проповедует христианство второго пришествия.
Последние заседания религиозно-философского общества посвящены вопросу о браке, существенной стороне общего вопроса о «плоти». Это — специальность г. Розанова, по этому вопросу он обнаруживает «еретическую» тенденцию к Ветхому Завету и очень пугает представителей православного духовенства. Но рассмотрение брачного вопроса не входит в нашу задачу.
В 13-м заседании г. Мережковский, между прочим, заявляет: «Мы сошлись сюда, чтобы помогать друг другу искать истину, разделить друг с другом неизбежные муки сомнения, У меня просто сердце закрывается в тех случаях, когда я встречаюсь с притязанием на обладание абсолютным знанием». Это есть провозглашение свободы религиозного алкания и неприятно слушать такие вещи г. Скворцову и ему подобным, монополизировавшим абсолютную истину и спекулирующим ею для самых земных целей. Иоанн Кронштадтский, этот ограниченный представитель полицейского православия, осудил «Новый путь» и признал его «неблагонадежность». Таким образом, он в тысячный раз подтвердил, что на почве самодержавия не может быть никакой религиозной мысли и никакого религиозного движения, что санкционируется, в качестве благочестивого, только холопство.
Все это ново на фоне русской жизни, но это только первые побеги сознательного религиозного движения, которое поставит русскому самодержавию свой ультиматум и тем исполнит свой исторический религиозный долг. В заключение мы хотим сказать, почему, на наш взгляд, аргументация гг. Минского, Мережковского и др. в защиту свободы совести несовершенна и неидеалистична, и как вопрос о свободе совести должно ставить.
Именно идеалисты и мистики не могут приводить позитивно-утилитарных аргументов в защиту ли свободы совести или против нее, во имя торжества какой-нибудь положительной религии или во имя ее сокрушения. Свобода совести есть абсолютная ценность, благо само в себе, право свободной совести есть неотъемлемое естественное право человеческой личности, непосредственное выражение ее метафизического существа, и нет на земле такой цели, во имя которой можно было бы посягнуть на это право, отчуждать его, по воле ли царя, или воле народа. Нет таких целей и на Небе, потому что царство Божие есть царство свободы, путь к нему лежит через развитие человечества к свободе и естественные права человека, которые должны быть воплощены в обществе, являются прежде всего показателем высшей, небесной природы человека, они — дар Божий и за охрану и развитие этого дара на земле человек отвечает перед Богом. Нам должен быть одинаково ненавистен как утилитаризм земной, расценивающий права человека с точки зрения государственного благоденствия [32], так и утилитаризм небесный, посягающий на человеческое право и свободу во имя положительной религии, во имя насильственного спасения людей, их благоденствия на том свете [33].
В свободе, поставленной вам, ваше благополучие, спасение человечества и истинная человечность. Гибель грозит только от попирания свободы, от непризнания прав личности, в этом духовная смерть, смерть религии и культуры, в этом — невозможность самого общества, и борьба за свободу и право есть борьба не только за абсолютные ценности жизни, но и за самое жизнь, за элементарные блага жизни. Нам, русским людям, нужно ясно и решительно сознать нашу великую ответственность перед историей, перед будущностью нашей родины и направить все дела и помышления наши на наше национально-политическое освобождение, поистине освобождение всей нации нашей, в котором религиозное освобождение должно занять свое место. Исторический час уже пробил, силы народные восстали и никто не может теперь отказываться от своих политических обязанностей и политических прав.
О НОВОМ РУССКОМ ИДЕАЛИЗМЕ [34]
«Русские мальчики как-то до сих пор орудуют. Иные то есть? Вот, например здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что же, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну, те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, все те же вопросы, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так?»
Достоевский1'
I.
Рост идеалистических исканий и идеалистических течений в философии, литературе и жизни можно считать основным фактом русской духовной культуры последних лет. Тут бьется пульс новой мысли, разыгрываются страсти, вызываются недоумения и раздражения одних, ожидания и надежды у других. Наши журнальные позитивисты, по-видимому, потеряли способность чем-нибудь интересоваться, кроме ниспровержения новейшего идеализма, и подымают смешной шум, как будто человечеству грозит гибель от вторжения идеализма, как будто другой враг, старый, общий нам с позитивистами, бьющий на каждом шагу грубой силой, отступает на второй план. Пусть мы праздные мечтатели и томимся призрачной жаждой, — мечты и призраки показались нашим противникам сильнее и опаснее реального врага. И сколько тут обнаружилось непонимания и незнания, сколько странных и печальных недоразумений, какая некультурность полемических приемов и примитивность настроений! Я хочу поговорить в своей статье об этом русском идеализме, стоящем теперь в центре внимания, и хоть отчасти рассеять некоторые недоразумения.
Прежде всего нужно сказать, что у нас нет определенного, ясного и цельного идеалистического мировоззрения, которое объединяло бы всех, так называемых «идеалистов», и никто из нас, участвующих в идеалистическом движении, не претендует на это. Идеалистов объединяет не столько определенное и единообразное положительное мировоззрение и верование, сколько искание и отрицательное отношение к ограниченности позитивизма, недовольство познающего духа. В идеализме существует много оттенков и фракций, и его представители не пришли еще к устойчивому мировоззрению: впереди открывается много путей. Уже теперь определяется, по крайней мере, две фракции идеализма: одна решительно метафизическая, с тяготением к религии трансцендентного, другая этико-гно- сеологическая, плывущая в русле кантовского трансцендентального идеализма. Самое слово идеализм, сделавшееся случайно боевым кличем, очень сбивчиво и должно вызывать много недоумений. По разного рода нефилософским ассоциациям выражение это получило какой-то привкус прекраснодушия и дает повод к самым нелепым требованиям и непопадающему в цель острословию. Можно, конечно, не останавливаться на том, что идеализм, как философское направление, не есть претензия на какую-то особенную возвышенность и идеальность. Мы никогда не пытались посягать на возвышенные добродетели позитивистов, мы только указывали на их философскую слабость, на упрощенность и примитивность их мировоззрения, на противоречия между их идеалистическими настроениями и их теориями. Но слово идеализм может вызвать недоразумения и с чисто философской точки зрения.
