Крылья Феникса; Введение в квантовую мифофизику - Ирхин В. Ю. (смотреть онлайн бесплатно книга .txt) 📗
(Дж. Оруэлл. Принципы новояза. Приложение к 1984)
Писатель, увлеченно работающий над книгой, быстро замечает, что он оказывается захвачен ею и начинает жить со своим сочинением общей жизнью, вплоть до реальных физических событий в своем окружении. Не только автор, но и читатель серьезного текста является его частью или соавтором -- как и экспериментатор в квантовой механике является частью экспериментальной установки (см. ниже анализ парадокса Эйнштейна-- Подольского-- Розена и общей концепции entanglement, квантового зацепления подсистем).
Когда мы имеем крупное произведение или великое произведение, оно содержит в себе не только то, что содержит... Есть что-то, звучащее в романе между строк -- некоторое бытие самого произведения, отличное от того, что получило существование текстом данного произведения... Само произведение есть как бы актуально данная, дискретно данная бесконечность... Такие произведения имеют множество интерпретаций, которые есть способ жизни или бытия самого этого произведения, -- мы как бы находимся внутри сознательной бесконечности, открытой этим произведением. Обратите внимание на то, что хотя никогда нельзя заранее предположить или предсказать никакой интерпретации произведения, но когда она есть, она, несомненно, есть интерпретация смысла именно этого произведения. То есть является его частью.
(М. К. Мамардашвили. Психологическая топология пути)
Простой факт бытия текста... не имеет никакого отношения к тому, как, в каком качестве и кем он читается, слушается, понимается и т. д. Иными словами, содержание текста, в феноменологическом смысле, есть то, что порождается внутри и в процессе его восприятия, чтения, понимания и интерпретации.
(А. М. Пятигорский. Мифологические размышления)
Любой текст, обладающий подобными свойствами, является в некотором смысле священным -- так же как в любом человеке обитает Христос (Логос, Слово). Напротив, научные тексты, особенно выраженные математическим языком, написаны так, чтобы по возможности восприниматься обезличенно и однозначно. Наряду с огромными прагматическими преимуществами (компактность, четкость, ясность), в таком использовании языка заложены и определенные опасности.
Стоит раскрыть рот,
И жизнь уже погублена.
(Хуэйкай. Застава без ворот)
Словами пользуются для выражения смысла. Постигнув смысл, забывают про слова. Где бы найти мне забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить!
(Чжуанцзы)
Наведение порядка началось с того, что
появились названия.
Но и названий может не хватить,
и нужно уметь вовремя остановиться.
А когда умеешь вовремя остановиться,
можешь пользоваться словами сколько угодно.
(Дао Дэ Цзин)
Эти опасности четко осознавали и ученые-естествоиспытатели (по крайней мере, наиболее глубоко мыслящие):
Первичным языком, который вырабатывают в процессе научного уяснения фактов, является в теоретической физике обычно язык математики, а именно -математическая схема, позволяющая физикам предсказывать результаты будущих экспериментов... Но и для физика возможность описания на обычном языке является критерием того, какая степень понимания достигнута в соответствующей области... Логический анализ приносит с собой опасность слишком большого упрощения. В логике внимание направлено на специальные языковые структуры, на однозначное связывание посылок и заключений, на простые схемы рассуждений. Всеми другими структурами в логике пренебрегают. Эти структуры могут получаться, например, благодаря ассоциациям между определенными промежуточными значениями слов... Тот факт, что любое слово может вызвать в нашем мышлении многие, только наполовину осознаваемые движения, может быть использован для того, чтобы выразить с помощью языка определенные стороны действительности более отчетливо, чем это было бы возможно с помощью логической схемы.
(В. Гейзенберг. Физика и философия)
Приведем для сравнения слова одного из крупнейших поэтов ХХ века:
Поэтическая речь, или мысль, лишь чрезвычайно условно может быть названа звучащей, потому что мы слышим в ней лишь скрещиванье двух линий, из которых одна, взятая сама по себе, абсолютно немая, а другая, взятая вне орудийной метафоры, лишена всякой значительности и всякого интереса и поддается пересказу, что, на мой взгляд, вернейший признак отсутствия поэзии... Вообразите нечто понятое, схваченное, вырванное из мрака, на языке, добровольно и охотно забытом тотчас после того, как совершился проясняющий акт понимания-исполнения... Внешняя, поясняющая образность несовместима с орудийностью.
(О. Мандельштам. Разговор о Данте)
Если угодно, идеалом научного языка является язык компьютеров; научный текст замкнут в том смысле, что может быть понят как часть фиксированного ограниченного супертекста (состоящего из словарей, предыдущих научных работ, учебников и т. д.). В то же время священный текст принципиально является открытым -- для его адекватного восприятия необходим совокупный жизненный опыт всех живых существ, полная информация об истории этого мира и всех возможных миров, и т. д. Практически понимание священных текстов осуществляется внелогическим иррациональным образом -- через дух, по благодати.
С формальной точки зрения, компьютерный язык состоит из программ, или алгоритмов -- попросту говоря, инструкций (переписать число в другую ячейку, прибавить единицу, и т. д.). Научный текст, в силу принципа воспроизводимости научных результатов, в пределе тоже должен представлять собой инструкцию, не допускающую многозначных толкований (возьми монокристалл такого-то вещества, помести его под пучок нейтронов с такими-то характеристиками, измерь число нейтронов, рассеянных под таким-то углом...). Понимание священного текста (скажем, Библии) как набора противоречивых инструкций (например, в области этики) широко распространено среди людей с естественнонаучным типом мышления и ведет к тяжелым недоразумениям и полному неприятию. Противоположности здесь сходятся: по такому же пути идут религиозные сектанты, которые пытаются заменить слишком сложное Писание удобным, простым и однозначным катехизисом, пусть даже состоящим из тенденциозно подобранных библейских цитат, обычно трактуемых крайне прямолинейно. Разумеется, такое понимание -- худшая форма профанации, которая запрещена самой Библией (буква убивает, а дух животворит, 2 Кор. 3:6).
