Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Мотрошилова Неля Васильевна (книги .txt) 📗
Долгое время считалось, что решать проблемы сознания чрезвычайно трудно именно потому, что оно «внутри» человека и глубоко скрыто от наблюдения и познания. Это во многом верно. Однако со временем стало ясно, что при особом повороте внимания, при использовании рефлексии (издавна одобренного философией, да и всей культурой инструмента изучения мира сознания с его побуждениями, мотивами, интересами) во «внутреннем» положении сознания, его специфических «предметов» и структур даже есть особые преимущества. Ибо поскольку сознание всегда, так сказать, при мне, точнее во мне, я вполне могу (в любой сколько-нибудь благоприятный момент) обращаться к его изучению, могу проверять и корректировать свое исследование. Собственно, один из решающих мотивов более поздней гуссерлевской феноменологии состоит именно в глубоком осознании и попытках максимального использования этой возможности и перспективы – прямой повседневной, всечасной доступности мне моего сознания и прямого же, (как будто) ничем не опосредуемого исследовательского наблюдения за сознанием, способного приводить, однако, ко всеобщим результатам. И Гуссерль был отнюдь не первым, кто ухватился за эти возможности. По сути дела все философы, психологи, которых Гуссерль потом пометит как своих предшественников на трансценденталистском пути – Декарт, Локк, Юм, Кант (и другие), уже в широком масштабе вели свою многотрудную работу над «внутренним» осмыслением сознания. Кстати, не только средневековые авторы (с их учением об интенциональности), но и древние мыслители были причастны к исследовательской деятельности того же рода. И вовсе не случайно Брентано вышел на этот путь, отправляясь от изучения наследия Аристотеля как великого философа и первого психолога (конечно, в особом смысле этого слова). При учете многовековой длины упомянутого пути психология XIX века находилась в уже довольно высокой его точке. Это заставляет точнее определить проблемные вехи, темы, сюжеты, которые были специфическими для философской психологии Брентано.
По моему мнению, особенность позиции, а одновременно и заслуги Брентано в исследовании сознания можно кратко определить следующим образом.
На пути к экспериментальной, эмпирической психологии, который стремился проложить Брентано, настоятельно требовалось вычленить из необозримой совокупности, именуемой сознанием, некоторые «единицы”», его специфическим образом характеризующие и в то же время доступные наблюдению, описанию, изучению, даже какому-то количественному (в случае экспериментов) определению. В некоторых ракурсах эта задача ставилась и решалась давно – ещё со времени Аристотеля. Поэтому позволю себе (очень кратко) отклониться в сторону темы «Аристотель–Брентано».
В своих первых работах, которые молодой Брентано выполнил под руководством Ф. А. Тренделенбурга, при исследовании учения о бытии Аристотеля (докторская диссертация 1862 года) и аристотелевской психологии (габилитационная диссертация 1869 года – на публикацию её ссылается Гуссерль в ФА, 85), Брентано, с одной стороны, собрал то ценное, что, с его точки зрения, принес с собой «субстанциалистский», построенный на основе онтологически трактуемой «проблемы тела-души» (Leib-Seele-Problem) подход к изучению широко понимаемой «душевной жизни». Например, это было расчленение «форм души» (вегетативная, сенситивная, интеллективная «душа») и открывшаяся возможность специально изучать каждое из измерений духовной жизни человека. Уже началось аристотелевское исследование (скажем, в IX книге «Метафизики», 10, 1051 в 3–5, 24) именно «интеллективной» формы души – с различением процессов и структур «схватывания», «называния», «знания», а также «незнания», «иллюзии» и т. д., «имеющих отношение к тем актам души, которые питают заблуждение» (D. Münch, op. cit., S. 50).
Исследователи философии и психологии Брентано справедливо говорят об «аристотелевском происхождении брентановской психологии» (D. Münch, op. cit., S. 50). «В письме от 17.3.1905 года, адресованном его ученику Антону Марти, Брентано вновь подчеркивает согласованность своего учения о внутреннем интенциональном существовании с учением Аристотеля о восприятии…» (Ibidem). Верным мне кажется и замечание Д. Мюнха о том, что в учении Аристотеля Брентано специально выделяет, подчеркивает и усиливает (возможно, преувеличивает по отношению к историческому Аристотелю, добавлю я) тот момент, который получает у Брентано особое определение: «аппрегенсивные возможности (возможности понимания), как способности (Vermögen) психических феноменов». При этом последние он отыскивает даже в аристотелевских характеристиках «сенситивной» души, не говоря уже об «интеллективной». Опора на представления – характерная черта брентановской (и не только брентановской) психологии – тоже в конечном счете может быть возведена к Аристотелю (D. Münch, op. cit., S. 52). Итак, есть немало других аристотелевских элементов в учении Брентано. Но связь, определенная согласованность учения Брентано с его более ранними занятиями Аристотелем – лишь одна сторона дела (хотя и очень важная, потому что содержательная опора на историю философии, её традиции – все это было и остается залогом появления масштабных, влиятельных новых концепций).
Другая сторона дела – это отход Брентано от субстанционалистских основ учения о душе, создание новой концепции сознания – уже на стадии I тома «Психологии с эмпирической точки зрения». (Только его, заметим, мог принять в расчет Гуссерль, когда писал ФА.) Не вдаваясь в сложные споры специалистов по этому вопросу, в том числе в исследование эволюции взглядов Брентано, отметим лишь отдельные важные моменты, характеризующие причины и суть отхода от аристотелевского «субстанциализма души». Правда, и здесь имели место колебания: Брентано то говорил, что «души нет, по крайней мере для нас, психологов» («Психология…», т. I. S. 16), то снова давал такие определения: «Психология – наука о жизни души человека» – в лекциях «Дескриптивная психология», 1982. S. 1; психология – «учение о душе» – там же. S. 156 (См. D. Münch. S. 58). Но новое понимание пролагало себе дорогу. Брентано все чаще забывал об устаревшем, с его же точки зрения, субстанциалистском понятии души и связывал судьбу психологии именно с понятием психического феномена.
Специалисты считают, что на уточнение позиции Брентано повлияли два обстоятельства. Первое из них – интерес тогдашней психологии в целом к маргинальным (по отношению к нормальному взрослому человеку) темам: к психике детей, слепорожденных, душевнобольных, людей особых творческих дарований или, наоборот, преступных наклонностей, а также к зачаткам сознания у животных. [88] У раннего Брентано нет однозначного отношения к этим исследованиям и их значению для психологии. И всё-таки побеждает та точка зрения, согласно которой, для центральных, типичных исследований дескриптивной психологии характерно внимание не к этим маргинальным темам, а к «нормальным и достаточно развитым, следовательно, по природе специфически присущих человеческим индивидам» (Deskriptive Psychologie, 1982. S. 37). Это не означает призыва к пренебрежению такими исследованиями, а подразумевает только то, что психология в исходных и центральных методах своей работы отвлекается (т. е. отдает на откуп соответствующим специалистам – у Брентано уже в «Психологии…» есть термин «психология животных») темы генетического характера (онто- и филогенетические) и всё, связанное с отклонениями от некоторых (конечно, условных и подвижных) норм.
Речь идет об установке, которой имплицитно или эксплицитно издавна руководствовались и сегодня руководствуются исследователи сознания – философы-гносеологи, логики, психологи. Теперь можно сказать: также Гуссерль и феноменологи гуссерлевского направления. Ибо та же ориентация на «нормальное» сознание имеет место и в феноменологии, ранней и поздней, и в ещё дофеноменологических исследованиях Гуссерля. В ФА её автор, не особенно вдаваясь в эту проблематику, фактически имеет дело с сознанием «нормальным», с сознанием не ребенка, а (относительно) зрелого человека. Историко-генетические аспекты иногда всплывают, но именно маргинально, в ссылках (они тоже интересны, о чем при конкретном рассмотрении ФА будет идти речь). Подобная же установка сохранится в феноменологии – раннего, среднего и позднего периода, с той существенной оговоркой, что впоследствии появится внутреннее уточнение, различение между «статической» и «генетической» феноменологией, причем характер и специфика «генезиса» в каждом случае будет специально, эксплицитно определяться.
