Психиатрическая власть - Фуко Мишель (читаем книги бесплатно TXT) 📗
знэнного и фундаментального юри ЛИЧССКОГО сT3.TVC3. в ПЭМКЭХ
овладения безумцем.
Собственно овладением было как раз лишение безумца гражданских прав, являвшееся сектором семейного права, которому придавали законную силу судебные процедуры. Яоставляю за скобками ряд эпизодов, бывших предвестием закона от 1838 года, в том числе закон от августа 1790 года, наделивший муниципальную власть новыми правами.2
Суть же закона от 1838 года заключена, как мне кажется, в двух основных вещах. Во-первых, в том, что он позволил принимать решение о принудительном лечении, минуя этап лишения гражданских прав. Иными словами, ключевым элементом овладения безумцем стало принудительное лечение, к которому лишение прав добавляется лишь постфактум, именно в качестве дополнения, при необходимости, когда юридическое положение, гражданские права индивида оказываются под угрозой или, наоборот, когда он, будучи правообладателем, угрожает положе-
116
117
нию своей семьи. Отныне лишение гражданских прав — не более чем второстепенный элемент фундаментальной процедуры принудительного помещения в больницу.
Человеком овладевают посредством принудительного помещения, то есть отбора самого его тела. Вовсе не лишение гражданских или семейных прав, а самый настоящий отбор тела — вот что теперь выступает фундаментальным юридическим элементом. Но кем и каким образом осуществляется этот отбор? Разумеется, чаще всего он происходит по запросу семьи, но не всегда. Согласно закону от 1838 года, решение о принудительном лечении может быть принято префекторальной властью без каких-либо контактов с семьей. Во всяком случае именно префекторальная власть, удвоенная властью медицинской, решает в конечном счете о помещении кого-либо в лечебницу, по запросу его семьи или же без такового. Допустим, что некто поступает в государственную больницу или в частную клинику с диагнозом или подозрением на безумие; чтобы он действительно, по своему статусу, был признан безумцем, охарактеризован в таком качестве, требуется экспертиза, проведенная человеком, квалификация которого подтверждена гражданскими властями, и проведенная по решению этих гражданских то есть собственно префекторальных властей. Безумец появляется, приобретает
оЧСрТсШИЯ и затем CT3.TVC УЖС НС в р3MK3.X семейного пОЛЯ НО
внутри так сказать техническо-административной или если угодно' медицинско-,государственной области которую образу-ет описанная смычка психиатрических знания и власти, с одной
стороны и административных дознания и власти—с доугой
Этой паре и предстоит теперь определять безумца в качестве безумца тогда как семье остается сравнительно ограниченная власть по отношению к нему.
Безумец, прежде бывший индивидом, способным подорвать права, владения, привилегии своей семьи, становится отныне социальной угрозой, опасностью для общества. Действие закона от 1838 года определяет общественного врага, и с этого момента семья теряет свои права. Читая доводы в пользу этого закона, представленные, когда он выносился на голосование, комментарии, последовавшие за его принятием, легко заметить, что в них то и дело говорится: было просто необходимо дать приоритет принудительному лечению над лишением прав а научно-госу-
118
дарственной власти — над властью семейной, чтобы защитить жизнь и права людей от угрозы рядом с ними. Действительно, пока центральной оставалась долгая, трудная, тягостная процедура лишения гражданских прав, укротить безумца было делом сравнительно нелегким, и все то время, что требовалось для улаживания формальностей, безумец мог изводить своих близких. Безумец был опасностью для окружающих, и чтобы отвести эту опасность, окружающие становились мишенью его буйных выходок; поэтому нужно было защитить окружающих и с этой целью ускорить процедуру помещения в лечебницу, проведя ее мимо лишения гражданских прав.
Кроме того, утверждалось, что абсолютизация лишения гражданских прав, придание ему решающего значения способствует всевозможным интригам и конфликтам интересов в семье, в связи с чем опять-таки нужно защитить права прямых, ближайших родственников, то есть родителей и детей, от притязаний дальней родни.
Все это так, и в определенном смысле закон от 1838 года работал именно в этом направлении — лишал дальних родственников выгоды и интереса в узкосемейном деле. И это прекрасно вписывается в целый комплекс процессов, шедших на всем протяжении XIX века и обращенных не только к безумцам, но и к педагогике, и к преступности и т. д.*
Власть государства, или, можно сказать, особого рода тех-ническо-государственная власть, входит в обширную систему семьи, как в некотором роде еще один угол, от своего собственного имени наделяет себя рядом прерогатив, которые до того принадлежали большой семье, и, чтобы осуществлять эти вновь приобретенные полномочия, опирается на единицу не то чтобы совершенно новую, но вновь очерченную, усиленную и интенсифицированную, каковой становится компактная семейная ячейка.
Маленькая семейная ячейка в составе родителей и детей — это своего рода зона интенсификации внутри большой семьи, в свою очередь лишаемой прав и замыкаемой на себя. И именно
* В подготовительной рукописи М. Фуко добавляет: «В данном случае мы имеем дело с процессом, важным для всей истории психиатрической власти».
119
власть государства, в данном случае — техническо-государ-ственная власть, изолирует, чтобы на нее опереться, эту компактную, клеточную, сплоченную семью — следствие натиска той же техническо-государственной власти на семью большую, оставшуюся без прав. Вот как, на мой взгляд, можно охарактеризовать действие закона от 1838 года, и очевидно, что, поскольку все крупные лечебницы полтора века с тех пор функционировали согласно именно этой юридической форме, она не благоприятствует внутрисемейным властям, а наоборот, лишает семью ее традиционных властей. На юридическом уровне между лечебницей и семьей произошел разрыв.
Если обратиться теперь к медицинской тактике, к тому, собственно, каким образом развиваются события в лечебнице, то что мы увидим?
Во-первых, следующий фундаментальный принцип, с которым мы сталкиваемся на протяжении всего, я бы сказал, безмятежного существования психиатрической дисциплины, то есть вплоть до XX века. Это даже не принцип, а, скорее, практическая норма, правило: ни в коем случае не следует лечить душевнобольного в семье. Семейная среда совершенно несовместима с проведением какой-либо терапевтической деятельности.
В XIX веке мы встретим сотни формулировок этого принципа, но я приведу вам в качестве образцового примера всего одну из них — довольно раннюю и в некотором смысле основополагающую. В тексте Фодере, относящемся к 1817 году, говорится, что поступающий в лечебницу «входит в новый мир, где ему предстоит быть полностью разлученным со своими родителями, друзьями и знакомыми».3 В другом, более позднем тексте (1857), который я цитирую потому что в нем отражен важный поворот и он послужит для нас ориентиром тот же Фодере повторяет: «При первых же признаках безумия следует разлучить больного с его семьей, друзьями и ближайшим окружением и предоставить его опеке специалиста» 4 Итак нельзя лечить ду-шевнобольного в его семъс
Во-вторых, в течение всего периода терапии, то есть медицинского воздействия, которое должно привести к исцелению, всякие контакты с семьей вредны и опасны, и по мере возможности следует их избегать. Таков, если угодно, принцип изоляции, или, поскольку слово «изоляция» само по себе содержит
120
опасность, подразумевая, что больной должен быть один, тогда как в лечебнице его содержат вовсе не в одиночестве, — принцип отдельного мира. По отношению к семейному пространству территория, очерченная дисциплинарной властью лечебницы, должна быть абсолютно отдельной.5 Почему? Я кратко укажу на причины этого — одни из них вполне банальны, другие же довольно примечательны, и им, с учетом постепенных преобразований, суждена в истории психиатрической власти своя судьба.
