Собрание сочинений, том 27 - Маркс Карл Генрих (список книг .txt) 📗
Я провел около недели у Б[ернайса] в Сарселе. Он тоже делает глупости. Пишет в «Berliner Zeitungs-Halle» и как ребенок радуется, что там печатаются его мнимо коммунистические словоизвержения по адресу буржуа. Разумеется, редакция и цензура оставляют то, что направлено только против буржуа, и вычеркивают те немногие намеки, которые могли бы оказаться неприятными для них самих. Он ругает суды присяжных, «буржуазную свободу печати», систему представительных учреждений и т. п. Я разъясняю ему, что это называется работать буквально pour le roi de Prusse {124} и косвенно — против нашей партии; на это следуют известные порывы пылкой души, ссылки на невозможность чего бы то ни было добиться. Я заявляю, что «Zeitungs-Halle» оплачивается правительством; в ответ — упорное отрицание, ссылка на симптомы, которые в глазах всего мира, за исключением чувствительного населения Сарселя, явились бы именно доказательством правильности моих слов. Результат: добродетельное воодушевление, пылкая душа не может писать вопреки своим убеждениям, отказывается понимать политику, которая щадит тех людей, каких он до сих пор смертельно ненавидел. «Это не мой жанр!» — вечный ultima ratio {125} . Я прочел немало этих статей, помеченных Парижем; они написаны как нельзя более в интересах правительства и в стиле «истинного социализма». Я готов отказаться от Б[ернай]са и не намерен больше вмешиваться в нарочито великодушную отвратительную семейную неразбериху, в которой он разыгрывает героя преданности и бесконечного самопожертвования. Это надо видеть. Пахнет все это, как пять тысяч непроветренных перин, плюс бесчисленные отрыжки от австрийских вегетарианских блюд. И если этот парень еще десять раз вырвется из тамошней слякоти и переберется в Париж, он все же десять раз сбежит назад. Можешь вообразить, что за. моральные бредни заводятся, у него из-за этого в голове. Семья сложного типа, в которой он живет, окончательно превращает его в ограниченного филистера. Никогда больше ему не заманить меня в свою лавочку; впрочем, так скоро он и не стоскуется по мне, этакой бесчувственной личности.
Брошюру о конституционном вопросе [88]ты получишь в самом непродолжительном времени. Я напишу ее на отдельных листах, чтобы ты мог делать вставки или сокращать. Если есть надежда, что Фоглер заплатит что-нибудь, спроси его, не возьмет ли он памфлет о Лоле Монтес — от полутора до двух листов, — но незачем говорить ему, что эту вещь написал я. Ответь мне на это немедленно,так как в противном случае я предприму попытку в Бельвю. Ты, вероятно, читал в «Debats» или в «Constitutionnel», что Большой совет запретил негодяю Шлепферу в Херизау печатать революционные вещи из-за вюртембергских жалоб; он сам подтвердил это в письмах сюда и запретилему что-либо присылать. Это — лишнее основание держаться бременца. Если с ним нельзя будет столковаться, то останется только «книгоиздательство» в Бельвю близ Констанца. Впрочем, если издание наших рукописей будет мешать изданию твоей книги, тогда брось к черту рукописи, так как гораздо важнее, чтобы появилась твоя книга. Ведь мы оба извлекаем не особенно много выгоды из наших работ.
Ты, может быть, читал во вчерашнем номере «Kolnische Zeitung» (за понедельник) статью о скандальной истории с Мартеном дю Нор? Это — статья Б[ернай]са; он время от времени пишет корреспонденции вместо Бёрнштейна.
Здешняя полиция теперь свирепствует вовсю. Создается впечатление, что она всеми силами старается спровоцировать мятеж или массовый заговор в связи с голодом. Сперва она распространяла разного рода издания и расклеивала подстрекательские прокламации, а теперь она даже изготовила и разбросала воспламеняющиеся устройства, которые, однако, не были подожжены,для того чтобы лавочники могли почувствовать всю зловредность этого дьявольского замысла. К тому же она затеяла историю с коммунистами-материалистами [89], арестовала массу людей, из которых А знает Б, Б — В, В — Г и т. д., и на основании этого знакомства и некоторых свидетельских показаний превратила всю эту массу по большей части незнакомых друг с другом людей в одну «шайку». Процесс этой «шайки» должен скоро слушаться, и если к этой новой системе прибавить еще старое complicite morale {126} , то можно очень легко осудить любого человека. Это похоже на Эбера. Таким образом нет ничего легче, как осудить без всяких разговоров и отца Кабе.
Приезжай сюда в апреле, если есть какая-нибудь возможность. До 7 апреля я перееду — еще не знаю, куда, — и к этому времени у меня будет немного денег. Мы тогда могли бы вместе немного покутить самым веселым образом. Причем, так как полиция теперь ведет себя отвратительно (кроме саксонца, о котором я писал, предложено было уехать также и моему старому противнику Эйзерману — оба остались здесь, сравни К. Грюн в «Kolnische Zeitung»), то лучше всего последовать совету Б[ёрн]шт[ей]на. Попытайся получить у французского посланника паспорт на основании твоего эмиграционного свидетельства;если это не удастся, тогда мы попытаемся что-нибудь предпринять здесь — может быть, найдется еще какой-нибудь консервативный депутат, с которым удастся завести сношения через шестые руки. Тебе совершенно необходимо выбраться из скучного Брюсселя и приехать в Париж, да и у меня тоже сильное желание немного покутить с тобой. Здесь можно быть либо беспутным человеком, либо ментором; беспутным человеком среди беспутных забулдыг, — а в этом нет ничего хорошего, когда у тебя нет денег, — или же ментором Эв[ербека], Б[ернай]са и компании. В противном случае приходится принимать мудрые советы главарей французских радикалов, которых потом еще надо защищать против других ослов, чтобы они не слишком задирали нос в своем немецком чванстве. Если бы у меня было 5000 фр. ренты, я бы только работал и весело проводил время с женщинами, пока не наступил бы мой конец. Если бы не было француженок, то вообще не стоило бы жить. Но пока есть на свете гризетки, это другое дело! При этом не мешает время от времени побеседовать о чем-либо стоящем или наслаждаться жизнью с некоторой изысканностью; но ни то, ни другое невозможно с этим сбродом — моими знакомыми. Ты должен приехать сюда.
Видел ли ты «Революцию» Л. Блана [90]? Дикая смесь верных догадок и самых невероятных нелепостей. Я прочел только половину первого тома в Сарселе. Это производит странное впечатление. Он то поражает интересным замечанием, то сразу же ошарашивает самым невероятным абсурдом. Но у Л.Блана хороший нюх, и, несмотря на все свое безрассудство, он совсем не на плохом пути. Однако дальше достигнутого он не пойдет, «он скован чарами» — идеологией.
Известна ли тебе книга Ашиля де Волабеля «Падение Империи, история двух реставраций», вышедшая в прошлом году? Автор — республиканец из «National», принадлежит как историк к старой школе — до Тьерри, Минье и т. д. Полнейшее непонимание самых обыкновенных отношений — даже Капфиг в своей книге «Сто дней» в этом отношении гораздо лучше. Но эта работа интересна благодаря перечислению подлостей Бурбонов и союзников и по своему довольно точному изложению и критике фактов, поскольку ему не мешают его национальные и политические интересы. В общем, однако, книга написана скучно именно из-за непонимания общего хода событий. «National» плохой историк, а Волабель, говорят, друг Марраста.
Мозес совершенно пропал. У «рабочих», с которыми я не«общаюсь», он обещалчитать лекции, выдает себя за противника Грюна и за моего близкого друга! Богу, а также Мозесу известно, что во время нашего второго и последнего свидания в пассаже Вивьен я оставил его стоять с раскрытым ртом, а сам вместе с художником К[ёрнером] ушел с двумя девушками, которых последний подцепил. С тех пор я встретил его еще на масленице, когда он под сильным дождем с ужасающе унылым видом влачил свое пресыщенное жизнью «я» по направлению к бирже. Мы даже не подали вида, что узнали друг друга.
