Путь освобождения - Уотс Алан (книги серии онлайн txt) 📗
Если подобные ответы на практике не помогают, это значит, что помочь человеку невозможно. Каждое лекарство от страдания подобно изменению положения тела спящего на твердой кровати. Каждый успех в управлении окружающей средой делает ее еще более неуправляемой. Однако тщетность подобных размышлений позволяет сделать по крайней мере два важных вывода. Первый состоит в том, что, если бы мы не пытались помочь себе, мы никогда бы не узнали, насколько мы беспомощны. Только задавая вопросы, мы начинаем понимать пределы, а значит, и возможности человеческого разума. Второй важный вывод состоит в том, что, когда мы в конце концов постигаем глубину своей беспомощности, мы обретаем покой. Нам ничего не остается делать, как потерять себя, сдаться, принести себя в жертву.
Возможно, эти рассуждения проливают свет на буддистское учение о Пустоте, которое гласит, что в действительности все пусто и тщетно. Ведь если я всеми силами пытаюсь избавиться от конфликта, который по существу обусловлен моим желанием от него избавиться; если, по-другому, сама структура моей личности, мое эго, является попыткой сделать невозможное, тогда я есть сама тщетность и пустота до глубины души. Я есть чесотка, которой не о что почесаться. Эта неспособность делает чесотку еще сильнее, потому что чесотка – это и есть желание почесаться!
Поэтому дзэн пытается донести до нас ясное осознание замкнутости, беспомощности и тщетности ситуации, в которой мы находимся; само стремление достичь гармонии в которой является источником конфликта и в то же время составляет самую суть нашего желания жить. Дзэн был бы мазохистским учением о полной безысходности, если бы не одно весьма любопытное и на первый взгляд парадоксальное последствие. Когда нам становится ясно вне всяких сомнений, что чесотку нельзя почесать, она прекращает чесаться. Когда мы постигаем, что наше желание вовлекает нас в движение по замкнутому кругу, оно прекращается само по себе. Однако это может случиться лишь в том случае, когда мы яснее ясного видим, что никак не можем его прекратить.
Попытка вынудить себя делать или не делать что-либо подразумевает, конечно же, разделение ума на две части, внутренний дуализм, который парализует наши действия. Поэтому утверждение о том, что все вещи суть Одно и Одно суть все вещи, выражает конец этого разделения, постижение изначального единства и независимости ума. В чем-то оно похоже на приобретение умения делать какое-то движение – когда вы намереваетесь его сделать и неожиданно для вас оно получается, хотя все попытки добиться этого раньше не приводили к успеху. Переживания такого рода достаточно ярки, однако описать их практически невозможно.
Не следует забывать, что такое переживание единства возникает из состояния полной безысходности. В дзэн эту безысходность уподобляют попыткам комара укусить железного быка. Вот еще один стих из «Дзэнрин Кусю»:
Чтобы порезвиться в Великой Пустоте, Железный бык должен вспотеть.
Но как железный бык может вспотеть? Этот вопрос ничем не отличается от вопроса: «Как мне избежать конфликта?» или «Как мне ухватить свою руку этой же самой рукой?».
В ярком осознании безвыходности мы понимаем, что наше эго полностью бессильно что-либо сделать, и постигаем, что – как бы то ни было – жизнь продолжается. «Я стою или сижу. Я одеваюсь или ем... Ветер шевелит ветви деревьев, а издали доносится шум машин». Когда мое повседневное «я» постигнуто как полностью бесполезное напряжение, я понимаю, что моим подлинным действием является все происходящее, что жесткая грань между мной и всем остальным полностью исчезла. Все события, каковы бы они ни были, будь то движение моей руки или пение птиц на улице, случаются сами по себе, автоматически – но не механически, а сидзэн [11] (спонтанно, естественно).
Голубые горы сами по себе голубые горы;
Белые облака сами по себе белые облака [12].
Движение руки, мышление, принятие решения – все происходит таким образом. Становится очевидным, что именно таким все всегда было, и поэтому все мои попытки привести себя в движение или контролировать себя неуместны – они нужны мне лишь для того, чтобы доказать себе, что это невозможно. Само представление о самоконтроле ошибочно, ведь мы не можем заставить себя расслабиться или заставить себя сделать что-то, – например, открыть рот одним только ментальным усилием. Какие бы волевые усилия ни прилагались, как бы мы ни концентрировали внимание, рот будет неподвижен, пока он не откроется сам. Именно это ощущение спонтанности происходящего воспето поэтом Хо Кодзи:
Чудотворная сила и удивительное действие – Ношу воду, колю дрова! [13]
Это состояние сознания психологически вполне реально. Оно может даже стать более или менее постоянным. В то же время в течение жизни большинство людей почти всегда четко отличают эго от его окружения. Освобождение от этого чувства подобно излечению от хронической болезни. Вместе с ним приходит ощущение легкости и покоя, которые можно сравнить с облегчением после снятия тяжелой гипсовой повязки. Естественно, эйфория и экстаз постепенно проходят, но перманентное отсутствие жесткой грани между эго и его окружением продолжает изменять структуру переживания. Конец экстаза не кажется трагедией, потому что больше нет навязчивого стремления переживать экстаз, которое раньше существовало как компенсация хронического разочарования от жизни в замкнутом кругу.
В некотором смысле жесткое различие между эго и окружением соответствует различию между умом и телом, или между произвольными и непроизвольными действиями организма. Возможно, именно поэтому йогические и дзэнские практики уделяют так много внимания дыханию и наблюдению за дыханием (анапанасмрити), ведь на примере этой органической функции нам легче всего увидеть глубинное единство произвольного и непроизвольного аспектов наших переживаний.
Так, мы не можем не дышать, и все же нам кажется, что дыхание подчиняется нашему контролю. С равным успехом можно сказать, что мы дышим или же что нас дышит. Таким образом, различие между произвольным и непроизвольным имеет смысл лишь при рассмотрении в некоторых рамках. Строго говоря, я делаю волевые усилия и принимаю решения тоже непроизвольно. Если бы это было не так, мне всегда нужно было бы не только принять решение, но и принимать решение принять решение, и т. д. до бесконечности. В то же время создается впечатление, что непроизвольные процессы, происходящие в теле, – например, сердцебиение – в принципе не отличаются от непроизвольных процессов, происходящих вне тела. Все они определяются многими причинами. Поэтому, когда различие между произвольным и непроизвольным аспектами больше не ощущается внутри тела, это ощущение распространяется и на мир за его пределами.
Таким образом, когда человек постиг, что различия между эго и окружением, между преднамеренным и непреднамеренным условны и справедливы только в ограниченных масштабах, его переживание можно выразить словами: «Одно есть все, все есть Одно». Это постижение подразумевает исчезновение внутреннего разграничения, жесткого дуализма. Однако это ни в коем случае не «единообразие», не разновидность пантеизма или монизма, которые утверждают, что все так называемые вещи – это иллюзорные проявления единого гомогенизированного «вещества». Ощущение освобождения от дуализма не следует понимать как внезапное исчезновение гор и деревьев, домов и людей, как превращение всего этого в однородную массу светящейся, прозрачной пустоты.
Поэтому дзэнские мастера всегда понимали, что «Одно» – это несколько неправильный термин. В дзэнском трактате «Синдзинмэй» говорится:
Два существует благодаря Одному,
Однако не привязывайтесь в этому Одному...
В мире подлинной Таковости
Нет ни «меня», ни «другого».
