Философия Науки. Хрестоматия - Коллектив авторов (читать хорошую книгу txt) 📗
В русском языке имеется огромное количество частиц, передающих оценки и чувства говорящего и придающих особую окраску стилю речевого взаимодействия между говорящим и слушающим. Из европейских языков единственным языком, который в этом отношении мог бы составить конкуренцию русскому, является немецкий.
Однако среди русских частиц есть одна, о которой сами носители языка говорят, что она очень точно отражает ряд особенностей русской культуры и русского национального характера. Речь идет о частице авось.
Согласно данным толковых словарей авось означает просто 'возможно, может быть', а связанное с этим словом выражение на авось имеет значение 'в надежде на ничтожно малый шанс'. Между тем в русском, как, впрочем, и в большинстве других европейских языков, имеется еще одна модальная частица, гораздо ближе, чем авось, стоящая к таким английским словам, как perhaps и maybe. Я имею в виду может быть. Слово авось означает нечто иное, это не просто слово со значением 'возможно', и, хотя при переводе на английский за неимением лучшего эквивалента мы обычно пользуемся словом perhaps 'возможно', есть достаточно много контекстов, в которых слова perhaps и maybe, видимо, не могут быть переведены на русский как авось. <...> (2, с. 76-77)
Обратим внимание <...> на пример из «Капитанской дочки» Пушкина:
Лучше здесь остановиться, да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам (Пушкин).
То, что частица авось занимает важное место в русской культуре и, в частности, в русском способе мышления, отражается в ее способности аккумулировать вокруг себя целую семью родственных слов и выражений. Так, имеется, например, наречное сочетание на авось, означающее 'действовать в соответствии с отношением, выраженным в слове авось: есть существительное авосъ, обозначающее то самое отношение, о котором идет речь (так сказать, авось-отношение); есть глагол авосъкатъ со значением 'иметь обыкновение говорить авось'; есть существительное авоська, обозначающее сетчатую сумку (которая могла бы, возможно, окажись она под рукой, пригодиться), и др. <...> (2, с. 77-78)
Наша предварительная попытка охарактеризовать русский язык как семантический и культурный универсум может показаться делом абсолютно безрассудным. Я согласна с тем, что подобного рода предприятия требуют определенного интеллектуального риска, который полностью отсутствует как в накоплении позитивистских языковых и иных сведений, так и в играх генеративистов (а также других лингвистов) с формальными моделями. Я думаю, однако, что стоит пойти на такой риск и хотя, возможно, благоразумно было бы избегать его в тот период, когда еще не выработаны адекватные исследовательские приемы в этой области, постоянные неудачи в их разработке едва ли будут составлять предмет вечной гордости лингвистов. Что же касается генеративистских и иных формальных моделей, то здесь прямым следствием отказа от риска явилось полное отсутствие сколько-нибудь серьезных результатов на пути более глубокого понимания сути культуры и каких-либо надежд на продвижение по этому пути.
О чем нельзя говорить, о том следует молчать, что нельзя исследовать, то не может стать объектом научного анализа. Но границы области, открытой для серьезного изучения, могут распространяться значительно дальше тех мест, которые, как принято считать под воздействием авторитетов современной лингвистики, являются предельными. <...> Я согласна, что изучение связей между языком и культурой вообще и языком и «национальным характером» в частности в прошлом пострадали от друзей так же (по крайней мере, не меньше), как от врагов. Однако я полагаю, что естественный семантический язык, построенный на базе универсальных семантических примитивов, предоставляет нам более совершенный методологический инструмент, чем то, что было у наших предшественников, и что потому настала пора, когда «опасные», но исключительно важные и чрезвычайно привлекательные проблемы, с которыми мы здесь имели дело, снова должны попасть в центр внимания лингвистов. (2, с. 85-86)
Глава 7. Философско-методологические проблемы психологии
3. Фрейд (Freud) — австрийский психиатр, психолог и философ, основоположник психоанализа, выдвинул гипотезу о бессознательном как фундаментальной структуре человеческой психики. Родился во Фрайберге (Австро-Венгрия). После окончания медицинского факультета университета был доцентом, профессором. Создал Венское психоаналитическое общество (1908), известность и влияние которого распространились по Европе и Америке, куда Фрейд выезжал для чтения лекций. После захвата Австрии гитлеровскими войсками (1938) он с помощью общественности был «выкуплен» из нацистского гетто и эмигрировал в Великобританию, где вскоре умер в возрасте 83 лет.
Ранние работы Фрейда посвящены физиологии и анатомии головного мозга. В 80-е годы XIX века он занимался проблемами неврозов, а с середины 90-х годов разработал психоанализ: психотерапевтический метод лечения неврозов, основанный на технике свободных ассоциаций и анализе ошибочных действий и сновидений как способов проникновения в бессознательное. Фрейд выдвинул знаменитую гипотезу о фундаментальной структуре человеческой психики: Оно, Я и Сверх-Я. Главными факторами, которые руководят и управляют психикой человека, Фрейд считал удовольствия и вытеснение влечений и желаний, неприемлемых для общества, в сферу бессознательного. Вытесненные в бессознательное, не прошедшие «цензуру» желания, мысли подвергаются сублимации — преобразованию в другие «разрешенные» типы социальной деятельности и культурного творчества. Все это Фрейд связывал напрямую с культурой, проблемой отношений людей, человеческих масс, феноменом толпы и ролью лидера толпы. В качестве социальной и философско-антропологической доктрины фрейдизм широко используется для теоретического обоснования многих современных художественных школ в литературе и изобразительном искусстве, в частности сюрреализма.
Основные труды: «Психопатология обыденной жизни», «Толкование сновидений», «Лекции по введению в психоанализ», «Основные психологические теории в психоанализе», «Очерки по психологии сексуальности», «Остроумие и его отношение к бессознательному», «Тотем и Табу», «Достоевский и отцеубийство» и др.
В. Л. Башкалова
Фрагменты сочинений даны по книгам:
1. Фрейд 3. «Я и Оно»: В 2 т. Т. 1. Тбилиси, 1991.
2. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. М., 1989.
Учение о вытеснении — фундамент, на котором зиждется все здание психоанализа, — составляет существеннейшую часть его и представляет из себя не что иное, как теоретическое выражение наблюдения, которое можно повторять сколько угодно раз, если только, не применяя гипноза, приступить к анализу невротика. Тогда чувствуется сопротивление, которое противодействует аналитической работе и под предлогом пробела в воспоминаниях старается сделать эту работу невозможной. Применение гипноза должно было скрыть это сопротивление; поэтому история настоящего психоанализа начинается только с момента определенного технического нововведения — отказа от гипноза. Теоретическая оценка того, что это сопротивление совпадает с амнезией, ведет затем неизбежно к психоаналитическому пониманию бессознательной душевной деятельности, к пониманию, которое очень заметно отличается от философских умозрений. Поэтому можно сказать, что психоаналитическая теория является попыткой объяснить два рода наблюдений, которые поразительным образом повторяются при всякой попытке открыть в жизни невротика причины проявления его страданий, т.е. факты «перенесения» и «сопротивления». Всякое исследование, которое признает оба этих факта, как исходное положение работы, может называться психоанализом, если даже оно приходит к каким-либо другим результатам, отличным от моих. Кто же берется за другие стороны проблемы и отступает от этих обеих предпосылок, того вряд ли можно не упрекнуть в покушении на чужую собственность при помощи мимикрии, особенно если он будет упорно называть себя психоаналитиком. (1, с. 23-24)
