Homo amphibolos. Человек двусмысленный Археология сознания - Березин Сергей Викторович (книги без сокращений .txt) 📗
Медитативная часть мифологической триады, представляющая для нее некую абсолютную ценность и скрепляющая ее в единую систему — ритуал — оказывается соотнесенной, в рамках нашей гипотезы, с выполняющим аналогичную функцию в человеческом мозгу мозолистым телом.
Любой ритуал, от самого архаического до современного, связан с идеей границы — пространственной, временной или сущностной. Таким образом, культура человечества в конечном итоге оказывается постоянной коллективной, а впоследствии и личностной рефлексией по поводу границы.
Конечно, объективно «границы миров» не существует, ибо мир един в своем многообразии. Однако для человеческого сознания граница миров — фактор довольно существенный и весьма важный, так же как и деление всего сущего на два противоположных друг другу мира, которое тоже существует только в человеческом сознании. По всей вероятности, граница, как она мыслилась в самых ранних формах коллективного сознания, была материальной: опушка леса, горная гряда, огненная река и т. д., - но, вероятно, могла быть и «рукотворной» — проведенной людьми струей мочи, пучком веток (метла, борона), палкой-копалкой (межевиком), плугом и т. д. В конечном счете, граница и была тем третьим компонентом тернарной модели мира [54].
С развитием культуры граница миров приобретает все более выраженную рукотворную форму. Это разнообразные ограды и оборонительные сооружения, отделяющие один мир от другого. Ромул проводит будущую границу Рима острием плуга, а затем убивает своего брата-близнеца, трикстера Рэма, за попытку ритуального разрушения этой разделительной черты. Создаются сооружения, изначально не имеющие никакого практического смысла и являющие собою чисто ритуальное отражение увеличенного до мировых масштабов (видимых даже из космоса) форм человеческого мышления, чисто человеческой рефлексии по поводу границы. В данном случае мы говорим о Великой китайской стене, которая, несмотря на всю свою мощь, была в принципе преодолима для кочевых орд и представляет собою в конечном итоге не что иное, как гигантскую материализованную мыслительную модель, оставленный на земле и весьма дорогостоящий след рефлексии по поводу границы. Идея границы, сначала осмысливаемой коллективно и присущей сознанию социума, со временем приобретает и личностное звучание. Герой романа А. Платонова «Счастливая Москва», Сарториус, перед своим почти ритуальным совокуплением с героиней, несущей в себе явные черты богини земли и плодородия, подобной Кибеле, в землемерной яме посреди колосящегося поля испытывает сложную гамму чувств, в которых преобладают переживания рефлексии по поводу границы человеческого и природного мира.
Сарториус взял Честнову за руку; природа, — все, что потоком мысли шло в уме, что гнало сердце вперед и открывалось перед взором, всегда незнакомо и первоначально — в заросшей травою, единственными днями жизни, обширным небом, близкими лицами людей, — теперь эта природа сомкнулась для Сарториуса в одно тело и кончалась на границе ее платья, на конце ее босых ног [55].
Современный Аттис, Сарториус явно формирует свое индивидуальное переживание, видение и освоение идеи границы, на которых и строится его личностная картина мира на основе коллективного мыслительного опыта человечества. Переходя на личностный уровень, рефлексия по поводу границы между мирами не утрачивает своей масштабности и величия.
Было бы просто, если бы граница и представления о границе в человеческом сознании целиком и полностью могли быть соотнесены с представлениями о медитативной единице между двумя оппозиционными мирами, разделяющей, соединяющей и определяющей их отношения. Архаический ритуал почти таков, он представляет собой некую последовательность по большей части жестовых действий первобытного коллектива по определению, проведению и утверждению границы. Но уже он полностью границе не равен. Действия коллектива как бы воспроизводят изначальное деяние некоей первоперсоны, демиурга, разделившего мир в начале времен и определившего границу. Таким образом, ритуал всегда воплощает в себе свойственное человеческому сознанию стремление персонифицировать медитативную единицу. В конечном итоге исходная персонификация, как кажется, должна совпадать с образом некоего демиурга-первопредка, в котором воплощается коллективное «мы» первобытного сообщества. Таким образом, первобытный коллектив осуществляет нечто подобное коллективной рефлексии по поводу границы «народного тела» и мира. С выделением личности из коллектива рефлексия, так же как и персонификация, приобретает все новые и новые формы, зависящие от изменения отношения людей к природе и социуму, пространству и времени, отдельному человеку и коллективу.
Переход рефлексии с коллективного уровня на личностный означал рождение новой бинарной оппозиции, которая состояла из познающей единицы (человека, субъекта) и познаваемой единицы (объекта). Интерес человека-исследователя был первоначально направлен в основном не столько на себя, сколько на окружающий мир, то есть на объект. Возвращаясь к роману А. Платонова «Счастливая Москва», следует заметить, что Сарториус, видя в Москве Ивановне Честновой не столько субъект, сколько объект, прекрасный, могучий и непознаваемый, испытывает чувство удивления и даже ужаса. Отношения познающего субъекта с объектом, вероятно, в силу особенностей строения человеческого мозга, не могли быть непосредственными. Требовался посредник, который выполнял бы для познающей личности ту же функцию, что для первобытного коллектива ритуал, то есть разделять, соединять и определять их отношения. Если первобытная община сформировалась из животного стада, а природа уже сама по себе, если так можно выразиться, была «природного» происхождения, то соединяющий, разделяющий и определяющий их отношения ритуал хотя и опирался на жестовый коммуникативный код животных, но в основе своей был целиком и полностью достижением человеческой культуры. Новая медитативная единица, которая должна была возникнуть между познающим субъектом и познаваемым им объектом, тоже должна была стать результатом некоей мыслительной операции. Так как кроме субъекта и познаваемого им объекта в мире ничего «объективно» не существует, то эта медитативная единица могла быть создана только как переосмысление одного из элементов реально существующей бинарной пары «субъект — объект». Поскольку в ранних культурах основной интерес человека-исследователя был направлен на природу, то человеческое сознание абсолютизировало объект, то есть природу, возвело ее в высшую абсолютную ценность и даровало этому интеллектуальному новообразованию функцию медитативной единицы.
Примером такой медитативной единицы может служить Судьба в античной культуре. Мощь, сила, непобедимость Судьбы в представлении античного человека безграничны, она неотвратима и всепобеждающа, при имени ее трепещут даже олимпийские боги. Судьба лишена самосознания, ее ход можно предугадать, но невозможно изменить, ибо она неотвратима. С ней невозможно вступить в диалог, ее невозможно обмануть не в силу ее мудрости, а в силу ее неотвратимости. Античное искусство знает несколько ярких примеров взаимоотношений человека и Судьбы. Эдип, например, героически борется с судьбой, но обмануть, переменить и победить ее не может. Великая предсказательница Кассандра, которая была способна обмануть и победить могучего бога-убийцу Аполлона, даже и не пытается вступить в борьбу с судьбой, понимая всю бесполезность подобных попыток.
Если внимательно приглядеться к античной Судьбе, то становятся ясны истоки этого созданного человеческим сознанием мифологического образа. Судьба есть результат абсолютизации представлений о природе. Более того, представления о судьбе связаны и с характерными для той эпохи представлениями о времени. Люди, создавшие образ судьбы, жили в круговом времени, а у того, кто идет по кругу, всегда есть представление о так называемом фиксированном будущем. Судьба, так же как и человек, идет по кругу и рано или поздно догонит или встретит его. В познавательной практике античного человека представление о судьбе играет не менее важную роль, чем ритуал. Следует отметить, что ритуал никогда не утрачивает до конца этой функции и проносит ее сквозь всю историю культуры человечества, продолжая существовать параллельно другим мыслительным моделям и оказывать на них воздействие.
