Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса) - Грузман Генрих Густавович (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Подобный поворот меняет и укоренившуюся логику Исхода. Бог, остановивший свой выбор на еврейском народе, не мог допустить, чтобы этот народ пребывал в рабстве, — знаменитые десять египетских казней предназначались не только как наказание египтянам, не отпускающим евреев на волю, но и как назидание сынам Израиля, побуждая их добровольно покинуть Египет. Сам Исход при этом не является самоцелью: избавление от рабства и приобретение свободы вовсе не было конечной целью для евреев в этом эпизоде. Главное свершилось на Синае, где Моисей через три месяца после Исхода получил от Бога скрижали завета — величайшее Синайское Откровение или конституцию монотеизма. Для этой цели и нужен был Моисей, — не только как носитель духовной идеи, а еще и как гениальный организатор, предводитель и лидер, — в этом состояла особая миссия Моисея в еврейской исторической судьбе. В таком свете тезис Фрейда кажется не таким уж неправым, если его несколько выправить: Моисей даровал «своим евреям» не идею, а идеологию и методологию монотеизма. И для этого Моисею вовсе не следовало покидать еврейское библейское предание. Итак, Исход евреев из египетского плена не имеет самостоятельного значения в иудейском историческом сюжете, а служит онтологической предпосылкой или является органически начальной частью Синайского Откровения, где и сосредоточено явление не еврейского, а всемирного масштаба, и судьбоносный поворот в развитии человеческого духа в целом. Важнейшая положительная ценность отрицательного гнозиса Фрейда, если представить его в когнитивном разрезе, состоит в утверждении неразрывной связи идеологии и методологии при изучении всех моментов еврейского вопроса, — а конкретно это означает: фактологическая методология непригодна для монотеистической идеологии; как только Фрейд в своем исследовании истории Моисея свернул на императивизм фактических данных, он сразу выпал из системы монотеистической библейской достоверности. А наиболее яркий образец фактологического догматизма, — беспрецедентный по эмпирической полноте охвата предмета изучения и беспримерный по глубине и тщательности его рефлексии, продемонстрировал И. Великовский, создавший теорию правления фараона Эхнатона, которая знаменует завершающий штрих в решении проблемы «шести пропавших веков». При этом Великовский выставил свое методологическое credo: «Если убрать свет легенды, исторические факты и находки мерцают своим собственным свечением, и скрытые связи постигаются неоспоримостью этих фактов и сами собой обнаруживаются» (1996, с. 410).
Базисной идеей теории Великовского является мысль о тождестве мифического греческого царя Эдипа и действительного египетского фараона Эхнатона, причем тождества, достигающего полной копии не только по части физических и физиологических признаков телесного строения, но и деталей исторического окружения. Целый цикл легенд об Эдипе, ставших сюжетом великих греческих трагиков Эсхила, Софокла и Еврипида, объединен одной трагической фабулой: Эдип, убив своего отца, стал мужем своей матери. З. Фрейд совершил переворот в физиологии человека, превратив эту фабулу в «комплекс Эдипа» и тем доказав огромное значение сексуальной сферы для психики человека, оформляющейся как в сознании, так и заложенной в подсознании. На такой же переворот претендует Великовский, построив свой гнозис на преамбуле: «Или легенда об Эдипе не основывалась на каком-то историческом эпизоде? Если последнее верно, его воздействие на воображение литераторов на протяжении веков могло быть объяснено как отражение реального опыта в темных глубинах многих человеческих душ».
Виртуозно владея приемами фактологической методологии, Великовский доказал с фактической точки зрения, «что Эхнатон не только страдал от Эдипова комплекса, но был прототипом самого Эдипа. Эхнатон не только испытывал влечение к собственной матери, как это бывает у многих невротиков, но к тому же и обладал ею… Если мы правы, то история Эхнатона — это и есть история Эдипа» (1996, c. c. 415-416, 463). Эдип есть исторический Эхнатон, а Эхнатон есть идеологический Эдип, — такова формульная запись когнитивного постижения Великовским этого эпизода древнего мира.
Основную тяжесть в деятельности фараона Эхнатона Великовский, в соответствии с идеологией Эдипа, переносит на повсеместное уничтожение изображений своего умершего отца Аменхотепа III и раскрывает признаки кровосмесительной инцестуальной связи со своей материю — царицей Ти. Великовский пишет «Инцест между братом и сестрой был обычным, даже постоянным явлением при египетском дворе… Однако инцест между матерью и сыном был в глазах египтян чем-то отвратительным». Таким отвратительным явлением в истории Египта предстает, по методологии Великовского, фараон Эхнатон, который за свой кровосмесительный грех был проклят, объявлен еретиком и свергнут с престола; дабы искоренить память о фараоне-кровосмесителе и царе-еретике, было уничтожено до основания все, оставшееся после смерти фараона. Оригинальное исследование Великовского удостоилось вердикта: «Если бы было возможно, чтобы царь Эхнатон преодолел временный барьер и лег на кушетку психоаналитика, анализ на самой ранней стадии выявил бы черты аутизма или нарциссизма, гомосексуальные наклонности со скрытым садизмом, явно выраженные женские черты и сильный непреодоленный эдилов комплекс» (1996, с. с. 491, 594). Согласно духовного, — именно фрейдовского психоаналитического, а не историографического, — подхода фигура Эхнатона имеет особую ценность в перипетиях еврейского духа и в бесчисленной череде египетских фараонов нет более привлекательной личности для еврейского духостояния; фактологический подход Великовского не просто изуродовал этот образ в еврейских глазах, а попросту уничтожил личность в истории: вместо ослепительного творца-реформатора, вознесшего египетский дух на уровень мировых шедевров, явлен ничтожный несчастный и порочный человечек, не представляющий никакого интереса для истории. Инцестирующая пара фараон Эхнатон и его жена-мать царица Ти, как доказывает Великовский, низвергли царицу Нефертити и отправили ее в изгнание, где она, по всей видимости, была умерщвлена (во всяком случае, о ее судьбе ничего не известно), — так была уничтожена эмблема телесной человеческой красоты и гармонии — физического совершенства, которое всегда принадлежит индивидуальной личности. Следовательно, вывод о том, что фактологический подход есть злейший враг личности в истории не является умозрительным допущением, — и даже более того.
Полемизируя с З. Фрейдом по поводу исторического облика Моисея, Великовский пишет: «… хотя его истинные мотивы непонятны, вызывает недоумение настойчивость, с которой Фрейд печатал и публиковал в качестве своей последней книги — почти завещания — развенчание Моисея. Он унизил его, отрицая его оригинальность; одновременно он унизил еврейский народ, не дав им вождя из их собственного племени, поскольку он сделал Моисея египтянином. И, наконец, он унизил еврейского Бога, сделав из Яхве локальное божество, злого духа горы Синай. Накануне окончания своей долгой жизни он должен был нанести удар по еврейскому Богу, развенчать его пророка и восславить египетского отступника как основателя великой религии». Итак, законник фактического цикла наук И. Великовский обвиняет короля духоаналитического мастерства З. Фрейда в отщепенстве и предательстве материнского еврейского духовидения, а, по существу, в антисемитизме, и это не является эмоциональным всплеском неординарного аналитика, а выражением осознанной тактики. Именно с этой позиции другая авторитетная величина в мире фактопоклонения Лев Поляков выставляет те же самые претензии другому знатному еврейскому мыслителю Баруху Спинозе: «Прежде всего, представляется очевидным, что Спиноза направлял свою критику против евреев и против еврейской Библии, точно так же, как позднее это будет делать Вольтер… Его антиеврейская полемика проложила дорогу рационалистическому или светскому антисемитизму нового времени, возможно, наиболее страшной его разновидности» (1997, с. с. 193, 194). С этой же позиции современный адепт-фактодержец Красильщиков ничтоже сумняшеся объявляет Альберта Эйнштейна сатаной. В этих эстампах сквозит не только, обычное для наглядно-эмпирических канонов пренебрежение индивидуальной личностью, но поражающая критика тут нацелена персонально против тех представителей сынов Израиля, кого в миру называют del gran Ebreo (великий еврей); Спиноза, Эйнштейн, Фрейд (которого, кстати говоря, Эйнштейн называл «учителем») являются не рядовыми представителями еврейства, а каждый в отдельности способен олицетворить собой весь еврейский духовный комплекс, каждый, если угодно, есть пророк нового времени в сугубо еврейском понимании. Обвинение в антисемитизме пророков иудейской формации суть нелепость, но оно есть особенность этого методологического подхода.
