САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Дейс Герман Алибабаевич (читать хорошую книгу .txt) 📗
- Ух, ты! – вяло засуетился Константин Матвеевич вокруг восхитительного цилиндра, который сначала оказался размерами примерно с Сакурова, но потом резко увеличился раза в три, к тому же начисто утратил форму цилиндра.
- Морфетрон! – важно молвил Парацельс и хозяйски похлопал по бывшему цилиндру рукой. Средневековый медик стоял бок о бок с Сакуровым, но Сакуров, скосив глаза на своё отражение, увидел его чисто анфас. А ещё он заметил, что отражение снова стало перетекать, но целенаправленно, в сторону Морфетрона. И если бы не массивная рама трельяжа в виде Филиппа фон Гогенхейма, или Парацельса в виде трельяжа, перевёрнутое отражение Сакурова утекло бы в недра бывшего цилиндра.
- Точно, Морфетрон! – воскликнул Константин Матвеевич и без сил повалился у подножия то ли цилиндра, то ли ещё какой фиговины в виде мяча для регби, поставленного на попа. Засыпая, Сакуров увидел, как фиговина в виде мяча для регби начинает пучиться разными геометрическими телами, а посередине обозначилась обыкновенной молнией. Молния расстегнулась, и из неё повылезали всякие лестницы, эстакады и просто эскалаторы. По ним забегали вверх-вниз обыкновенные треугольные человечки без голов на гусеничном ходу и маленькими экскаваторными ковшами вместо рук. Парацельс к тому времени улёгся рядом с Морфетроном и вдруг превратился в большую непрозрачную лужу, растёкшуюся вокруг бывшего цилиндра. Сакуров, то ли снова заснувший, то ли просто воспаривший над вершиной владений неизвестного Амфетамина, увидел, как в луже забрезжили какие-то смутные цветные видения, и получалось так, что обыкновенные человечки из Морфетрона стали зачерпывать из лужи то в месте одного видения, то в месте другого. Зачерпнув, они убирались по лестницам, эстакадам и просто эскалаторам наверх, внутри Морфетрона происходил какой-то механический процесс с мелодичным звоном и непротивным шипением, а из многочисленных труб различной, от конусовидной до шарообразной, конфигурации, которые образовались на месте геометрических выпуклостей Морфетрона, стал куриться разноцветный парок. Сакуров мельком ознакомился с цветовой гаммой пара, сравнил его с красками в луже и отметил, что первая как бы «легче» вторых. В том смысле, что в луже присутствовал классический набор контрастных красок, а пар содержал его пастельные оттенки.
Затем Константин Матвеевич обнаружил, что лужа и пар не просто разноцветные, но содержат данное разнообразие цветов в специальной последовательности и некоем сочетании, вследствие чего беспорядочная цветовая гамма приобретает вид осмысленной картины. Эти картины, наблюдаемые Сакуровым в луже от Парацельса и в курящемся над причудливыми трубами пару, сначала неподвижные, потом колеблющиеся, как-то постепенно и неназойливо трансформировались в немое кино. В одном показывали чёрно-белые ужасы на фоне какого-то локального конфликта с применением разнообразного огнестрельного оружия, в другом крутили розовую порнуху с несколько фантастическими персонажами. Данная фантастичность проистекала из несоответствия нормальных голых тел персонажей обоего пола с их гипертрофированными гениталиями.
Бесстрастно подивившись на гипертрофированную порнуху, Сакуров вдруг увидел самолёт, а в нём – себя, и его лениво осенило:
«Всё правильно – это же Морфетрон. А лужа рядом с ним – это жидкообразный Парацельс. В луже имеются сонные залежи, а маленькие человечки их разрабатывают. И в результате получаются готовые сны. В общем, всё это настолько очевидно, что даже неинтересно…»
Он продолжал то ли спать, то ли парить, и просматривать немые короткометражные картины, целые сериалы и даже киноэпопеи, где нет-нет да и мелькал самолёт с его, Сакуровским, силуэтом. Самолёт был времён первой мировой, фонарь в нём отсутствовал, поэтому силуэт из него торчал почти наполовину. Куда делись лайнер или истребитель, Сакурова не волновало.
«Значит, так надо», - думал он, параллельно примечая новые технологические особенности сонного кинопроизводства с применением Морфетрона и лужи от Парацельса. Примечая, Сакуров вяло комментировал происходящее:
«Почему-то вон из той трубы в виде кренделя полез треугольный сон. Но если из кренделя – значит должен быть торус. Бублик, другими словами. Хотя крендель и бублик – это не совсем одно и то же. Вернее, торус и крендель – это совсем не одно и то же. Но чёрт с ними, однако, вон из той треугольной трубы попёрла какая-то квадратная ерунда, да ещё и звуковая…»
И действительно, квадратный сон, высунувшийся из треугольной трубы, содержал в себе картинку какой-то ужасной иномарки, которая невыносимо тарахтела. Больше того: смердела какими-то особенно ядовитыми выхлопными газами.
Глава 12а
«Ну и муть», - подумал, просыпаясь, Сакуров. Проснувшись окончательно, он посмотрел на будильник. Минутная стрелка валялась на подоконнике, но часовая показывала, что времени чуть больше девяти утра. Старинная мебель, люстра и кроссовки логично отсутствовали. Зато тарахтенье не прекратилось.
- Машина, что ли? – пробормотал Константин Матвеевич, кое-как оделся и вышел во двор. Он привычно задрал голову вверх, определяя погоду. Наверху едва-едва трепетали опушённые молодой зеленью ветки ракит. Сквозь них проглядывало синее небо с редкими облаками на нём. Константин Матвеевич констатировал хорошую погоду и зашёл в сортир. После сортира Сакуров решил выйти на улицу и посмотреть: что это за машина и к кому это приехали, к Жорке, учительше или Миронычу?
- Что называется: сон в руку, - хмыкнул Константин Матвеевич, наблюдая раздолбанную иномарку, застрявшую в навозной жиже передом к Лопатино, задом к Серапеевке. Рядом стояла телега: значит, пастухи уже пришли, попили чайку (или ещё чего) и умотали в поле, пасти своё стадо бестолковых тёлок. В это время из иномарки, буксующей в навозной жиже, вылезло двое пацанов, они толкнули, и иномарка стала разворачиваться, развернулась и покатила обратно в деревню. Подъехав к избушке Мироныча, машина тормознула, и из неё вылез третий пацан. На крыльцо своей избушки выполз Мироныч.
«Пришёл», - мысленно комментировал Сакуров, наблюдая почти немую сцену: тачка продолжала тарахтеть на холостом ходу, поэтому беседы между пацаном и Миронычем Константин Матвеевич не слышал. Зато видел всё хорошо, потому что расстояние между их с Мироныча избами составляло не более пятидесяти метров. Мироныч, одетый по своему крохоборскому обычаю в какое-то совершенно непотребное рваньё и, как всегда, недели две небритый, с нечёсаными сивыми патлами, разводил руками. Что выражало при этом лицо старого сквалыги, Сакуров не мог видеть даже со своим стопроцентным штурманским зрением, но наверняка что-нибудь донельзя постное. Пацан был прикинут по последней пацанской моде местного значения: в спортивные штаны с резинками у щиколоток и каким-то замысловатым пёстреньким рисуночком на бедре и в облегающую маечку.
«Чего ему надо?» - подумал Сакуров, свернул козью ножку, подпалил её и, дымя самосадом, направился в сторону иномарки, имея в виду помочь Миронычу, буде тот окажется в затруднительном, в силу своей физической ветхости, затруднении.
«Он, конечно, сволочь ещё та, но как – никак односельчанин», - соображал Константин Матвеевич, равняясь с избушкой бывшего воина-интернационалиста. В это время Мироныч показал на Жоркину избу и даже назвал своего соседа по имени. Приблизившись к месту действия, Константин Матвеевич смог лучше разглядеть пацана, беседующего с Миронычем: малый театрально гнул пальцы, имел под майкой хорошо очерченный ранний живот, шею не сильно накачанную, а причёску под ноль. Говорил пацан – большую часть разговора Сакуров уже слышал – на местном диалекте.
- Ты смотри, дед, если чо – на кладбище сам побежишь, - говорил пацан.
- На мой счёт можете не сомневаться, молодой человек, - продолжал разводить руками старый хрыч.
- Если бы я сомневался, мы бы сейчас по-другому говорили, - хорохорился пацан, - потому что я человек конкретный. А в той избе кто живёт?
