Вселенная философа (с илл.) - Сагатовский Валерий Николаевич (библиотека электронных книг .txt) 📗
Тут явная передержка. «Широкие цели» ставила не только средневековая алхимия, но и научная химия. Только алхимикам не удалось получить «философского камня», а развитие химических теорий привело к открытию периодической системы Менделеева и другим важнейшим теоретическим обобщением. Химия не отказалась от общих теорий по мере своего развития. Просто, как, например, в развитии представлений о природе химического сродства, исследователи перешли от общих построений на уровне фантазии к общим построениям на уровне строгой научной теории. Не станем же мы таким теориям противопоставлять изобретение пластмассы? А почему же тогда должны делать это в социологии?
Я отвечу почему. Потому что объект социологии гораздо сложнее, чем объекты неживой природы, и не по зубам исследователю с навыками чисто эмпирического мышления. Поведение человека действительно труднее объяснить, чем движение планет вокруг солнца; социолог действительно более субъективно относится к своему предмету, чем физик; верно и то, что правильно абстрагировать различные стороны общественной жизни тоже нелегкое дело. «Так надо искать новые методы, надо осознать специфику социальных теорий, проще говоря, думать надо» — такой, казалось бы, напрашивается вывод.
Но эмпирик поступает иначе. Там, где не работают привычные для него методики, он разводит руками и видит какую-то непознаваемую мистику. Однако не всякий признает, что ему легче просто наблюдать и вычислять, чем по-настоящему обдумывать новую ситуацию. Вот тут-то и приходит на помощь спасительная передержка: это, мол, схоласты и натурфилософы строили всякие общие теории, а мы серьезные современные ученые, нам это ни к чему.
Представим себе, что социология ограничится изобретением «социологических пластмасс» (а это действительно имеет место в буржуазной социологии). Мы уже говорили, что даже в химии использование отдельных достижений без учета их влияния на природу в целом приводит к противоречивым и опасным последствиям, А теперь подумайте, что означало бы простое усовершенствование, допустим, способов повышения производительности труда или улучшения психологического климата в коллективе в отрыве от целостного развития общества. Сделаем труд более производительным (неважно для кого и какой ценой), сделаем личность более приспособленной к среде (неважно к какой); дадим, в общем, рецепты, а кто их использует — не наше дело.
Добросовестный эмпирик может возразить, что он не хотел ничего подобного. Но его желания не имеют туг никакого значения. Если у человека нет представления о процессе в целом, а он вмешивается в его отдельные звенья, он не может заранее знать, что из этого получится. А ползучий эмпиризм может привести не только к противоречию, но и к неверному использованию результатов познания, каждый из которых сам по себе является положительным.
Итак, мы показали ограниченность эмпиризма. Но эмпирики и сами, наталкиваясь на обрисованные нами границы, пытаются преодолеть их. Правда, все тем же эмпирическим способом, который в научном фольклоре удачно окрестили «методом тыка». Неверно было бы считать, что эмпирик вообще не мыслит. Он понуждается к этому самим ходом современной науки. Посмотрим, что из этого получается.
Именно потому… Когда И. Эренбург спрашивал скульптора-кубиста, почему у его женщин квадратные лица, тот улыбался и отвечал: «…Гм, Именно потому…» А что еще мог он ответить, если руководствовался в своей деятельности «английским способом разбития парка»? («Делаю то, что мне интересно или что вызывается прихотью момента, а там пусть „схоласты“ обосновывают….»).
Физик П. Дюгем, рассматривая различные типы умов ученых, так характеризует стиль мышления классического эмпиризма на примере его родоначальника Ф. Бэкона: категорий фактов «он не классифицирует, а только перечисляет; он не анализирует их, чтобы объединить в один вид все, которые не могут быть сведены одна к другой, а он перечисляет двадцать семь видов и оставляет нас в полной неизвестности, почему он прекращает перечисление на двадцать седьмом. Он не ищет точной формулы, которой характеризовалась бы и определялась каждая из этих категорий избранных фактов, а довольствуется тем, что снабжает ее названием, вызывающим доступный восприятию образ».
Повторяю, что на определенной ступени познания это вполне допустимый подход. Но эмпирики превращают его в идеал, они в принципе начинают отрицать возможность и необходимость всякого обобщения и упорядочения. «Социология, — заявляет, например, английский социолог П. Маршалл, — не должна тратить, свою энергию в погоне за широкими обобщениями, универсальными законами и общим охватом человеческого общества как такового».
А что же она должна делать?
Заниматься «частичным залатыванием» или «мелким кустарничеством», а не «утопическим конструированием», отвечает позитивист Карл Поппер. Заметьте еще раз, что все выходящее за рамки «мелкого» и «частичного» немедленно объявляется «утопическим», а не просто крупным и цельным (чему бы это?).
А теперь представьте, что «мелким залатывателям» приходится строить такое большое и сложное здание, что они начинают терять друг друга из виду. Общего же плана строительства между тем нет. Тут уж, если не хочешь превратить свой объект в Вавилонскую башню (строители которой говорили; на разных языках и не понимали друг друга), а строительство — в вавилонское столпотворение, приходится координировать совместные усилия. Современное познание несравненно сложнее, чем во времена Ф. Бэкона, а потому эмпирики вынуждены не только собирать, но и каким-то образом упорядочивать факты.
Так появляется эмпиризм в области теории, ибо, перейдя в эту новую область, «залатыватели» остаются верны себе. Отвергая поиск общих закономерностей, они начинают создавать теорию способом, который получил в логике название «ad hoc», то есть отдельную «теорию» для каждой случайно собранной группы фактов. На создание единой фундаментальной теории, в рамках которой можно было бы сопоставить эти различные группы фактов, они предпочитают не тратить энергии. Например, в той же буржуазной социологии многие представители эмпирического направления полагают, что факты можно упорядочить простым применением математических методов и моделей, не строя никакой общей теории общественного развития.
В главе «Белый гриб и… система категорий» уже шла речь о том, что условием успешного применения математики к сложным формам движения материи является предварительное уточнение понятий, разработка теории на качественном уровне. «К чему это? — говорит эмпирик. — Давайте измерять».
Конечно, каждый предпочитает делать то, что он умеет. И вот появляются сочинения вроде книги американца С. Додда «Измерения общества». Не утруждая себя обоснованием, автор выбирает в качестве «удобных факторов» измерения общественных явлений население (Р), время (Т), характеристики людей или окружения (S), пространство (L). В результате простая мысль: любая общественная ситуация имеет дело с группой людей, обладающих определенными характеристиками, существующими в пространстве и времени, выражается формулой (S = Pi: Ti: Li), где i — индексы характеристики. А дальше что? Ну как же: дальше наступает чувство удовлетворенности, что ты не какой-то утопист-философ, а добротный ученый-эмпирик, которому для выражения его глубоко специальных мыслей требуется особый математический язык (трепещите, профаны!).
Меня могут упрекнуть, что я взял не самый удачный (хотя специалисты согласятся, что достаточно типичный) пример. Поймите меня правильно. Я не против применения математики к анализу жизни общества; напротив, глубоко убежден в том, что для этих целей
будет разработан особый математический аппарат. Я против искусственного залатывания математикой теоретических дыр в социологии. И за то, чтобы «не мелочь мыслью усложнить, но простоту схватить во многом». За то, чтобы не наугад выбирать измеряемые величины, а сначала построить единую концепцию соотношения этих величин (факторов). Поверьте, что тогда единица измерения этого соотношения родится естественным путем, она буквально выльется из законченной качественной теории.
