Что такое философия - Ортега-и-Гассет Хосе (книги полностью .TXT) 📗
Но есть нечто более тяжелое: если сознание – это сокровенность, если оно означает видеть и придерживаться самого себя, это общение исключительно с самим собой. Декарт последовательно, хотя и не до конца, обрезает связи, соединявшие нас с миром – с вещами, с другими людьми, превращая каждый разум в огороженный участок. Но он не подчеркивает, что это означает: быть отгороженным это значит, что из только ничего внешнего не может проникнуть в душу, что мир не сообщает нам своей реальности, обогащая нас ею, по прямо наоборот: что разум имеет дело лишь с самим собой, не может выйти за пределы самого себя; что сознание не только огороженный участок, но и заточение. Поэтому, встретившись с подлинным бытием нашего Я, мы обнаруживаем, что остались одни в Универсуме, что каждое Я, по сути своей, – одиночество, полное одиночество.
Таким образом, мы ступили на "неизвестную землю". В начале этого курса я говорил, что мне не терпится придать зрелость новым идеям, в большинстве своем новым. Я подтверждаю обещание рассказать о коренном нововведении в философии. В следующий раз мы начнем шагать по этой неизвестной земле.
Лекция VIII
Открытие субъективности. – "Экстаз" и "спиритуализм" античности. – Два источника современной субъективности. – Трансцендентный Бог христианства.
Решающее открытие сознания, субъективности, Я было совершено Декартом. Как мы видим, это открытие состоит в обнаружении того, что среди вещей, существующих или претендующих па существование в Универсуме, есть одна, способ бытия которой – коренным образом отличен от остальных: это мышление. Что именно мы хотим сказать, говоря, что этот театр существует? о в конце концов в той и другой интерпретации мы понимаем (существованием вещей? Этот театр существует – то есть он есть. Но что значит "здесь"? "Здесь" означает здесь в мире", здесь в Универсуме – внутри определенных реальностей. Этот мир существует, то есть он часть Мадрида, который расположен обширных землях Кастилии, которые, в свою очередь, размещаются на еще большем пространстве, именуемом планетой, а она находится в астрономической системе и т. д. я т. д. В отношении, которое мы называем "быть здесь", существование вещей означает, что одни из них расположены на других, стало быть, оно состоит в бытии одних в других, размещении одних на других. Их существование в этом смысле представляемой нечто статическое, они как бы располагаются, покоятся одна на другой. Разве не это мы простодушно понимаем под "быть здесь"? Напротив, когда я говорю, что мое мышление существует, не имею в виду под его существованием "пребывание здесь" – наоборот, мое мышление существует тогда и постольку, да и поскольку я отдаю себе в нем отчет, т. с когда я мыслю, существование состоит в том, чтобы быть для меня мыслью – бытием для себя самого. Но если мое мышление существует лишь когда, и поскольку я действительно мыслю, то есть я совершаю его, осуществляю, то его существование оказывается не таким, как у других вещей: оно заключено не в пребывании, пассивном нахождении в Другой вещи, простом участии в среде вещей, находящихся в других вещах, в среде неподвижных вещей – нет, существование мышления активно, стало быть, это не пребывание, а постоянное осуществление себя самого беспрестанное действие. Это означает, что открытие своеобразия мышления несет с собой открытие способа бытия, коренным образом отличного от бытия других вещей. Если под вещью мы понимаем нечто в конце концов более или менее неподвижное, бытие мышления состоит ив чистого действия, из чистой подвижности, из самопорождающего движения. Мышление – это подлинное, " единственное самодвижение.
Оно состоит, как мы сказали, в размышлении, в размышлении о самом себе, в возможности отдавать себе отчет о самом себе. Но это предполагает в мышлении двойственность, или удвоение: мышление отраженное и мышление отражающее. Давайте проанализируем, хотя бы и наспех, мельчайшие элементы, составляющие мышление, с тем чтобы обрести ясность относительно некоторых часто употребляемых понятий современной философии, таких как "субъект". Я, "содержание сознания" и т. д. Нам следует держать их чистыми, стерильными, готовыми, поскольку мышление наверняка отдает себе отчет также и в других вещах, не являющихся им. Итак, сейчас мы видим в тот театр, и пока мы только смотрим, нам в атом нашем состоянии кажется, что театр существует вне и отдельно от нас. Но мы уже отметили, что это мнение спорное, приписываемое любому акту бессознательного мышления, то есть любому акту мышления, которое не осознает само себя. Театр– галлюцинация не кажется галлюцинирующему существующим менее реально, чем тот, что сейчас перед нами. Это заставляет нас осознать: для субъекта видеть – это не значит выходить за пределы самого себя и вступать в чудесный контакт с самой реальностью. Театр-галлюцинация и театр подлинный – оба существуют пока только во мне являются состояниями моего разума, являются мыслями. Они являются – как принято говорить с конца XVIII в. и до наших дней – содержанием сознания Я, мыслящего субъекта. Всякая другая реальность вещей, помимо того, что они являются вашими мыслями, проблематична и в лучшем случае производив от той первичной, которой они обладают как содержание сознания. Внешний мир находится в нас, в пашем воображении. Мир – это мое представление, как грубо сформулировал грубый Шопенгауэр. Реальность – это идеальность. Говоря по правде, строго, существует только воображающий, мыслящий, сознающий.
Во мне, несомненно, возникают самые разнообразные картины, все то, что я простодушно считал существующим вокруг меня на что надеялся опереться, сейчас возрождается в качестве внутренней фауны и флоры. Это состояния моей субъективности. Видеть – это не выходить за пределы себя, но отыскивать в себе образ этого театра, часть образа Универсума. Сознание всегда с собой, оно одновременно и дом, и квартиросъемщик, оно интимность – высшая и полная интимность меня с самим собой. Эта интимность, из которой я состою и которой я являюсь, создает из меня существо закрытое, без пор, без окон. Если бы во мне были окна и поры, сквозь них проникал бы воздух снаружи, меня наполняла бы предполагаемая внешняя реальность, тогда во мне оказались бы действительно чуждые мне вещи и люди, – и тогда не было бы чистого Я, исключительной интимности. Но это открытие моего существа как интимности, доставляющее мне удовольствие вступать в контакт с самим собой, вместо того чтобы видеть себя как внешнюю вещь среди других внешних вещей, в то же время приносит и неудобство, заключая меня внутри меня, превращая меня в тюрьму и одновременно в узника. Я постоянно заключен внутри себя. Я – Универсум, но именно поэтому... я одинок. Вещество, из которого я создан, нить, из которой я соткан, – это одиночество.
К такому выводу мы пришли в прошлый раз. Идеалистический тезис, господствующий в культуре нового времени, без сомнения, чрезвычайно устойчив, но в то же время совершенно безумен с точки зрения добропорядочного буржуа и текущей жизни. Нет большего парадокса: выворачивается наизнанку способ мыслить Универсум, которому научила нас нефилософская жизнь. Тем самым это прекрасный пример интеллектуального героизма, о котором мне уже приходилось говорить как об отличительной черте философствования. Речь идет о том, чтобы безжалостно доходить до самых крайних последствий, к которым приводит наше рассуждение, идти туда, куда ведет нас чистая теория. Даже если она ведет нас к тому, что добропорядочный буржуа назвал бы абсурдным, – к тому, что назовет абсурдным и откажется принять добропорядочный буржуа, который всегда живет на одном из этажей нашей собственной персоны.
Но есть нечто особенно странное в этом идеалистическом тезисе, а именно – его исходный пункт, открытие субъективности как таковой, мышления в его интериорности. Ведь античному человеку был совершенно неизвестен этот субъективный, рефлективный, интимный, одинокий способ бытия.
