О смысле жизни - Иванов-Разумник Р. в. (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Все это очень не ново и высказывалось въ русской публицистикѣ еще со временъ Герцена, а позднѣе было развито подробно въ міровоззрѣніи Михайловскаго; соотвѣтственное отраженіе эти взгляды находили и въ художественной русской литературѣ. «Царь Голодъ» Л. Андреева въ этомъ отношеніи продолжаетъ традиціи русской литературы, являясь гнѣвной сатирой, рѣзкимъ осужденіемъ этого взгляда на часть человѣчества, какъ на средство для другой его части; и поскольку этотъ взглядъ есть отраженіе существующихъ отношеній, постольку «Царь Голодъ» Л. Андреева является проклятіемъ «сущему» во имя «должнаго», проклятіемь соціальному злу, какъ частному случаю зла мірового: въ картинѣ «Суда надъ голодными» прокуроръ-Смерть всѣхъ обвиняемыхъ осуждаетъ «во имя дьявола». Жизнь человѣческая осуждается во имя дьявола потому, что нѣтъ смысла этой жизни, что вся жизнь есть сплошной безсмысленный «діаволовъ водевиль»… Одинъ изъ рабочихъ, олицетвореніе всей рабочей силы, представитель тѣхъ сотенъ милліоновъ работающихъ, чьими руками «такъ измѣнено лицо земли, что теперь не узналъ бы ея самъ Творецъ»? съ недоумѣніемъ и угрозою спрашиваетъ: «зачѣмъ я дѣлалъ это? Чью волю я творилъ? Къ какой цѣли я стремился? Моя голова тупа. Я усталъ смертельно»… И здѣсь все тѣ же вопросы о смыслѣ жизни, отъ которыхъ Л. Андреевъ не можетъ и не хочетъ отойти; и здѣсь тѣ же проклятія тѣхъ и за тѣхъ, кто обреченъ играть роль только средства въ «діаволо-вомъ водевилѣ», именуемомъ жизнью. Правда, и среди этихъ обреченныхъ есть люди, которые готовы быть средствомъ для грядушей цѣли; помните, какъ у Чехова: «черезъ триста-четыреста лѣтъ вся земля обратится въ цвѣтущій садъ»…, «черезъ двѣсти? триста лѣтъ жизнь на землѣ будетъ невообразимо прекрасной, изумительной»…, «о, навѣрное, какая это будетъ жизнь, какая жизнь!»… Въ «Царѣ Голодѣ» эти чеховскіе мотивы вложены въ уста молодого рабочаго, который, «кашляя кровью, улыбается и смотритъ въ небо»… Отчего? «Оттого,? отвѣчаетъ рабочій,? что на моей крови вырастутъ цвѣты и я уже вижу ихъ… Въ темнотѣ я научился поклоняться огню. Умирая, я понялъ, какъ прекрасна жизнь. О, какъ прекрасна!.. Это будетъ большой садъ, и тамъ будутъ гулять, не трогая другъ друга, и звѣри и люди»… Это взглядъ Чехова, но далеко не Л. Андреева, который не можетъ оправдывать настоящія страданія будущимъ блаженствомъ: въ этомъ мы имѣли достаточно случаевъ убѣдиться; формула «человѣкъ? средство» непріемлема для Л. Андреева ни въ одномъ изъ двухъ ея возможныхъ смысловъ, отмѣченныхъ выше.
Итакъ, Л. Андреевъ отошелъ отъ Сергѣя Николаевича, порвалъ съ нимъ. Смерть, несправедливость, несчастья и всѣ черныя тѣни земли? всѣ они снова властно стали передъ художественнымъ сознаніемъ Л. Андреева, а Смерть снова получила преобладающее значеніе въ его творчествѣ; попытка спрятаться за спиной Сергѣя Николаевича кончилась для Л. Андреева полнѣйшей неудачей. Но вотъ въ чемъ вопросъ: разрывая окончательно съ нуменальной точкой зрѣнія, настолько ли же окончательно приходитъ Л. Андреевъ къ точкѣ зрѣнія феноменальной? Разрывая съ Сергѣемъ Николаевичемъ, приходитъ ли онъ къ Марусѣ?
Съ Сергѣемъ Николаевичемъ онъ разрываетъ: чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно сравнить отношенія Л. Андреева и Сергѣя Николаевича (т.-е. того же Л. Андреева годомъ раньше) къ Нѣкоему въ сѣромъ. Для Сергѣя Николаевича Нѣкто въ сѣромъ и есть тотъ «далекій, неизвѣстный другъ», которому онъ шлетъ торжественный привѣтъ… «Съ холоднымъ бѣшенствомъ, покорные желѣзной силѣ тяготѣнія, несутся въ пространствѣ по своимъ путямъ безконечные міры? и надъ всѣми ими господст-вуетъ одинъ великій, одинъ безсмертный духъ»…? «Не говори мнѣ о Богѣ»,? перебиваетъ его Маруся, но онъ продолжаетъ: «я говорю о существѣ, подобномъ намъ, о томъ, кто такъ же страдаетъ, и такъ же мыслитъ, и такъ же ищетъ, какъ и мы. Я его не знаю? но я люблю его, какъ друга, какъ товарища»… «Оно молчитъ, отецъ! Оно смѣется надъ нами!»? слышимъ мы опять слова Маруси… Вотъ два отношенія къ Нѣкоему въ сѣромъ. Для Сергѣя Николаевича это существо, по волѣ котораго «съ холоднымъ бѣшенствомъ, покорные желѣзной силѣ тяготѣнія несутся міры», существо это? страдающее, мыслящее, ищущее; для Маруси существо это или молчитъ, или смѣется надъ нами… Нечего и говорить, какой изъ этихъ двухъ образовъ вопло-щенъ въ Нѣкоего въ сѣромъ? одинаково неспособнага ни къ страданію, ни къ исканію, вѣчно молчащаго на всѣ призывы человѣка и, быть можетъ, смѣющагося надъ нимъ. Оно молчитъ, оно смѣется? эти слова Маруси были развиты потомъ Л. Андреевымъ въ цѣлый образъ, легли въ основу его взгляда на міровую необходимость, какъ на молчаливую, насмѣшливую и враждебную человѣку силу, буде таковая не есть только игра нашей фантазіи…
X
Послѣдній ударъ этой своей мимолетной вѣрѣ въ объективную цѣлесообразность жизни Л. Андреевъ нанесъ въ позднѣйшемъ разсказѣ (1908 г.) «Мои Записки». Разсказъ этотъ, какъ и многія другія произведенія Л. Андреева, есть, несомнѣнно, произведеніе à thèse; онъ хочетъ доказать намъ, что міръ безцѣленъ, что жизнь безсмысленна или, по крайней мѣрѣ, неосмысленна, что нѣтъ цѣлесообразности въ мірѣ, нѣтъ смысла въ жизни. Л. Андреевъ доказывалъ это себѣ и намъ еще въ «Жизни человѣка» путемъ прямого демонстрированія всей человѣческой жизни, отъ рожденія до могилы; въ «Моихъ запискахъ» онъ доказываетъ это же самое путемъ своеобразнаго доказательства отъ противнаго. Раньше Л. Андреевъ говорилъ намъ, что міръ есть тюрьма («тюремная канцелярія»), что въ немъ нѣтъ цѣлесообразности, что въ жизни нѣтъ смысла; теперь онъ выводитъ передъ нами безымяннаго автора «Моихъ Записокъ»,? человѣка, десятилѣтія проведшаго въ тюрьмѣ и пришедшаго тамъ къ убѣжденію о великой цѣлесообразности міра, о великомъ законѣ, управляющемъ человѣческой жизнью… Ядовитая иронія этой аллегоріи слишкомъ бросается въ глаза съ первыхъ же страницъ разсказа. «Единственная цѣль, какою руководился я при составленіи моихъ скромныхъ записокъ,? пишетъ ихъ безымянный авторъ,? это показать моему благосклонному читателю, какъ при самыхъ тягостныхъ условіяхъ, гдѣ не остается, казалось бы, мѣста ни надеждѣ, ни жизни, человѣкъ, существо высшаго порядка, обладающее и разумомъ и волей, находитъ то и другое. Я хочу показать, какъ человѣкъ, осужденный на смерть, свободными глазами взглянулъ на міръ сквозь рѣшетчатое окно своей темницы и открылъ въ мірѣ великую цѣлесообразность, гармонію и красоту»… Каждый изъ насъ? такой осужденный на смерть человѣкъ, окруженный «стѣнами», за которыя нѣтъ выхода; тѣмъ интереснѣе намъ выслушать человѣка, нашедшаго выходъ, спасеніе, объясненіе…
Передъ нами? человѣкъ, обреченный на пожизненное тюремное заключеніе; онъ одинъ въ своей одиночной камерѣ. Тюрьма для него теперь? міръ, за предѣлы котораго онъ не властенъ проникнуть (точно такъ же, какъ для всѣхъ насъ міръ, по убѣжденію Л. Андреева, есть тюрьма, изъ-за стѣнъ которой намъ нѣтъ выхода). Ему тридцать лѣтъ; долгіе и томительные годы и десятилѣтія ему предстоитъ прожить въ этомъ каменномъ мѣшкѣ. И сначала онъ бьется головой о стѣны, онъ испытываетъ «ужасъ безнадежности», онъ проклинаетъ міръ и жизнь, онъ признаетъ ихъ «одной огромной несправедливостью, насмѣшкой и глумленіемъ», онъ приходитъ «къ полному отрицанію жизни и ея великаго смысла». Если такое настроеніе у человѣка, живущаго въ мірѣ-тюрьмѣ, продолжается, ему остается только одно: умереть. Но противъ этого возстаетъ въ человѣкѣ та «центростремительная сила» жизни, о которой говорилъ еще Иванъ Карамазовъ. Жить хочется, хотя бы весь міръ и былъ тюрьмой, хотя бы тюрьма была міромъ; жить надо. «Я долженъ жить»,? настойчиво подчеркиваетъ авторъ «Записокъ». А для того, чтобы жить, надо убѣдить себя въ осмысленности безсмыслицы, въ цѣлесообразности хаоса; легче всего сдѣлать это, придя къ тому обобщаюшему объективизму, который ставитъ высоко надъ человѣкомъ тотъ или иной законъ, а человѣка низводитъ до степени quantitê negligeable: таковъ, напримѣръ, Сергѣй Николаевичъ, съ которымъ мы только-что познакомились выше. Въ авторѣ «Запи-сокъ» мы имѣемъ ѣдкую пародію на взгляды этого возвышеннаго астронома-пантеиста; «развѣ нѣтъ красоты,? пишетъ авторъ „Записокъ“,? въ суровой правдѣ жизни, въ мощномъ дѣйствіи ея непреложныхъ законовъ, съ великимъ безпристрастіемъ подчиняющихъ себѣ какъ движеніе небесныхъ свѣтилъ, такъ и безпокойное сцѣпленіе тѣхъ крохотныхъ существъ, что именуются людьми?».
