Национал-большевизм - Устрялов Николай Васильевич (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
П.Б. Струве — в качестве покровителя «самоопределений», А.В. Кривошеин — в качестве «искреннего демократа». Блажен, чьи ясные взоры лоснятся умилением, лаская голубой туман крымских горизонтов…
Ген. Врангель отказался пожать протянутую руку Брусилова, хотя она была протянута во имя России. И не только отказался, но в ответ на призыв примирения согласно рекомендации французского генерального штаба двинул свои войска на помощь полякам, чем, по-видимому, не только пролил достаточно русской крови, но и спас Варшаву.
Врангель, как Брут, несомненно, честный человек. Но, по-видимому, он принадлежит к тем натурам, которые, поставив себе целью выкачать воду из ванны, готовы это сделать, хотя бы вместе с водой выплеснуть оттуда и ребенка. «Большевизм должен быть уничтожен мечем» — таков категорический императив. И если даже злодейка-жизнь в данный момент причудливо соединяет голову большевистской гидры с головою родины, меч мстителя будет рубить по-прежнему сплеча: — родина для этих увлеченных боем людей заслонена ненавистным большевизмом.
И они соединяются с врагами и завистниками России, творят волю наследников Биконсфильда, авгурски смеющихся над ними. Они, несомненные патриоты, превращаются в орудие союзных рук, сегодня поощряющих их порывы, а завтра предающих их, как Колчака. Странное дело — их гордость не мешает им скользить по скользким паркетам парижских министерств, несмотря на Одессу, несмотря на Иркутск… [86] Неужели же они ничего не забыли и ничему не научились?
Увы, их путь фатально бесславен, каковы бы ни были они сами. При настоящем положении вещей их доблесть столь же нужна стране, коль доблесть чужеземца. В конце концов их сходство с наполеоновской гвардией у Ватерлоо оказывается несколько «формальным»: — та до конца спасала Францию от иностранцев, а они до конца спасают иностранцев от «безумной» России, думая, что спасают Россию от безумия. Столь же формальным получается их сходство с Михайлой Репниным: — они отталкивают московские личины, но зато усиленно облекаются в заморские басурманские. Тут они скорее уж напоминают кн. Курбского…
Нет, нет, не они, националисты, творят нынешнее национальное дело, а полки центра под ненавистными красными знаменами. Ничего, — трехцветное знамя французской революции тоже ведь в свое время объявлялось исчадием ада, и это не помешало ему, однако, обойти потом всю Европу и покрыть родину славой, вполне искупившей позор бурбонских лилий, кончивших дни свои в грязи большой европейской дороги под колесами иностранных колесниц…
Так что же, — идти к Каноссу? — Опять старая тема.
О, конечно, много терний и на пути соглашения с большевиками, вернее, признания их. Не следует скрывать этого. Лишь люди, не испытавшие на себе практику зрелой коммунистической жизни, могут обольщаться ею. — Но ведь иного выхода сейчас нет. Гражданская война, как показал опыт, не только не губит эту ненавистную коммунистическую практику, но, напротив, питает ее собою, укрепляет худшие ее стороны и, безжалостно истощая страну, разжигает лишь злорадные взоры иностранцев.
Помню, когда сверхъестественно голодающая, терроризированная Пермь переживала мучительные дни неопределенности, когда сегодня приходили вести о продвижении белых на Пермь, а завтра о наступлении красных на Екатеринбург, когда каждый успех белых отражался усилением террора, новыми казнями, — измученное население, отчаиваясь в освобождении, охватывалось одним преобладающим чувством: «один бы конец — только бы ушел кошмар этой прифронтовой жизни, этой военной саранчи, этой убийственной атмосферы гражданской войны»…
Повторяю еще и еще раз, путь примиренчества — тоже трудный, жертвенный путь, не сулящий каких-либо немедленных чудес. Но он настойчиво требуется теперь интересами страны. Ликвидируя организованную контрреволюцию, он ликвидирует и революцию внутри государства, сведя ее к эволюции. Он один создаст условия, способствующие постепенному изживанию изъянов современного русского быта. Он один убережет страну от засилия иностранщины. Наконец, он неизбежно облагородит облик государственной и, главное, административной власти, столь нуждающейся в облагорожении. Пора расстаться с деморализующим революционным лозунгом «чем хуже, там лучше».
Нужно во имя государства теперь идти не на смерть от своих же пуль, а, как Брусилов и тысячи офицеров и интеллигентов, — на подвиг сознательной жертвенной работы с властью, во многом нам чуждой, многих нас от себя отталкивающей, богатой недостатками, но единственной, способной в данный момент править страной, взять ее в руки, преодолеть анархизм усталых и взбудораженных революцией масс и, что особенно важно, умеющей быть опасной врагам.
Чем скорее исчезнут с лица России последние очаги организованного повстанчества, после Омска и Екатеринодара утратившие всякий положительный смысл, тем вернее будет обеспечено дело нашего национального возрождения, о котором все мы мечтаем. Путь в Каноссу, таким образом, окажется путем в Дамаск [87].
Если бы крымская Вандея (увы, все-таки, по-видимому, Вандея!) завершилась не новыми потоками русской крови, а добровольным «обращением» Врангеля, его ответным приветом Брусилову, — какой бы это был праздник, какое бы это было национальное счастье!
Зеленый шум [88]
Уже самые злейшие враги большевиcтского правительства не верят ныне возможности его свержения организованной и, так сказать, «государственнообразной» силой, за отсутствием таковой на русской территории: — после крушения «всероссийских» тенденций Колчака и Деникина белое движение, как известно, замкнулось в узко провинциальные, «областнические» формы.
Но на место организованного противосоветского движения, осененного положительной идеологией и снабженного аппаратом власти, «непримиримые» выдвигают теперь новый реальный фактор: — стихийные крестьянские восстания, «зеленую» волну «народного» негодования и борьбы.
Как должен отнестись к этому фактору сознательный русский националист и патриот, чуждый предвзятости и политического догматизма?
I
Трудно, тяжело живется в России. Ее экономическое состояние убийственно, война и революция потрясли государственное хозяйство в корне. И при современных условиях длящейся внешней, а отчасти и внутренней войны, положение, по-видимому, не улучшается, а ухудшается. Коммунистические эксперименты со своей стороны вносят добавочные осложнения.
Судороги массового недовольства и ропота, действительно, пробегают по несчастной, исстрадавшейся стране. Мы недостаточно информированы, чтобы знать их истинные размеры, но согласимся предположить, что, усилившись, они могут превратиться в новый эпилептический припадок, новую революцию.
Что, если это случится?
Могу сказать одно: — следовало бы решительно воздержаться от проявлений какой-либо радости на этот счет («сломили-таки большевиков»). Такой конец большевизма таил бы в себе огромную опасность, и весьма легкомысленны те, кто готовится уже глотать каштаны, поджаренные мужицкою рукой: — счастье этих оптимистов, если они не попадут из огня, да в полымя.
«Есть нечто худшее, чем дурная власть, — говорил некогда Тэн: — это — уничтожение власти». А поглощение московского правительства зеленой волной было бы именно таким самодовлеющим уничтожением власти, потрясающим торжеством неслыханной анархии. Лекарство в результате оказалось бы во много раз опаснее, хуже болезни, которую оно будто бы стремилось излечить. Прибавьте еще, — болезни, уже неизбежно изживающей себя, проходящей «без сильных лекарств», под влиянием «целительной силы природы»…
