Блез Паскаль - Стрельцова Галина Яковлевна (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
При изучении человека перед Паскалем встала проблема метода, как ранее он столкнулся с нею при изучении «вещей внешних». В науке прежде всего его интересовала объективная истина и способы ее достижения. В геометрическом методе нашел он наиболее адекватное средство приближения к истине, следовал ему в науках и добивался великолепных результатов. Но когда он перешел к изучению человека, то обнаружил его бессилие. Все многолетние занятия Паскаля «отвлеченными науками» ни на шаг не продвинули его в понимании «вещей человеческих». Тогда он обратился к науке о человеке и был поражен скудостью и недостоверностью сведений, которыми она располагала. К тому же людей, изучающих человека, оказалось значительно меньше, чем исследователей природы. В науке о человеке не было никакого строгого порядка, которым отличалась его любимая математика и которая «со всей своей глубиной была бесполезна здесь» (там же, 591, фр. 694), ибо предметы и вопросы, относящиеся к изучению человека, невозможно расположить в аксиоматико-дедуктивном порядке и дать им четкие и ясные дефиниции. В науке о нравственности, вне которой нет учения о человеке, нельзя указать ни бесспорных «первых принципов», ни однозначно толкуемых понятий; они варьируются не только от эпохи к эпохе, от государства к государству, но и от человека к человеку. Попробуйте-ка, например, определить, что такое счастье, справедливость, доброта, благо и т. д., и вы встретитесь с огромным количеством мнений, говорит философ.
Отчаявшись найти «единственную точку зрения» в науке о человеке, Паскаль одобряет только тех, кто «ищет истину со вздохом». Сам он не успокаивается на этой скорбной мысли и продолжает неутомимо искать истину. «Нужно познать самого себя, — говорит он, — если это не поможет найти истину, то по крайней мере поможет хорошо направить жизнь, а в этом и заключается вся справедливость» (14, 508, фр. 72). Но он никак не хочет ограничиться познанием самого себя и замкнуться в сфере индивидуального и эгоистического счастья. Как философ, он стремится познать человека вообще, открыть истинные и вечные человеческие ценности.
Паскаль критикует М. Монтеня за то, что он в своих «Опытах» «слишком много говорит о себе». Паскаль не одобряет и Декарта за его равнодушие к проблеме человека, поскольку тот «слишком углублен в науки» (там же, 580, фр. 553). Между тем «при моем нравственном невежестве, — говорит Паскаль, — наука о внешних вещах не утешит меня в момент скорби, тогда как наука о нравственности всегда утешит меня в незнании вещей внешних» (там же, 503, фр. 23). Поэтому великий ученый видит ограниченную значимость науки для человека и ее бесполезность (не только в плане методологическом, но и по своему содержанию) для решения его жизненных проблем. Эта позиция Паскаля объясняет его не очень лестные замечания о геометрии в письме П. Ферма от 10 августа 1660 г., которые иногда неправильно рассматривают как простое уничижение науки в угоду религии: «Вам я могу искренне признаться, что считаю геометрию самым возвышенным упражнением для ума, но в то же самое время я нахожу ее настолько бесполезной, что делаю мало различия между человеком, который является только геометром, и искусным ремесленником. Я называю ее самым прекрасным в мире ремеслом, но, в конце концов, только ремеслом…» (там же, 282).
Этот «мотив» представляет собой нечто новое для умонастроения ученых и философов XVII в., убежденных в возможности универсального применения математического метода исследования, в том числе в науках о человеке и о нравственности. Так, старший друг Паскаля М. Мерсенн не видел никаких препятствий для использования математики в вопросах морали. Младший современник Паскаля Спиноза написал свою знаменитую «Этику, доказанную в геометрическом порядке», в которой есть определения, аксиомы, теоремы и доказательства. Правда, ему все время тесно в рамках «математического порядка», и он часто вынужден прибегать к пространным объяснениям в виде «схолий» и «прибавлений». В дальнейшем философы не поддержали «почина» Спинозы и продолжали излагать свои учения в традиционных философских трактатах.
Надо отдать должное Паскалю, который в эпоху всеобщего преклонения перед математикой сумел избежать «греха односторонности» и проницательно видел как ее отдаленные и блестящие перспективы, так и ограниченную сферу ее применения, обусловленную самим совершенством — объективностью, строгостью и четкостью — ее методов и приемов достижения истины. По-своему Паскаль поставил важную проблему специфики науки о человеке в отличие от естественных и математических наук.
Кроме того, Паскаль обратил внимание на антиномию сциентизма (от лат. scientia — знание) и гуманизма — результат как неравномерного развития разных сфер человеческой культуры в буржуазном обществе, так и безответственного небрежения к насущным жизненным вопросам миллионов людей со стороны «правящей элиты», а также использования достижений науки и техники в интересах меньшинства и даже с угрозой для мира и человечества в целом. На заре существования буржуазного общества Паскаль увидел своеобразные «ножницы» между знанием и благом людей. Недаром Ж. Ж. Руссо в 1750 г. отрицательно ответил на вопрос Дижонской академии: способствовал ли прогресс наук и искусств нравственному прогрессу человечества?
В несколько иной и еще более острой форме поставит вопрос о ценности науки для блага и счастья людей Э. Гуссерль в своей книге «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» (1936), в которой «клеймит» науку и ученых «со времен Галилея» за исключение человека из картины мира, забвение главнейших вопросов человеческого существования, невнимание к проблеме смысла жизни и достоинства человека. Гуссерль сетует на то, что даже наука о человеке — во имя строгости научной истины — превращает человека в «голый научный факт», в «чистый объект», элиминируя человека в качестве субъекта научной картины мира и даже своей собственной свободы (см. 48, гл. 3). Любопытно заметить, что Паскаль в несколько шутливой форме признавался, что «побаивается» чистых математиков, которые еще, чего доброго, «превратят его в теорему».
Эта проблематика стала основной у современных экзистенциалистов, которые считают Паскаля одним из своих отдаленных предшественников. Показательно то, что Паскаль констатировал неразвитость науки о человеке в период первоначального накопления капитала, а Гуссерль делал то же самое почти через 300 лет, в эпоху империализма. Но то, что Гуссерль называл «кризисом европейских наук и европейского человечества», было (и есть!) кризисом буржуазной науки и буржуазного общества.
Паскаль исходит из эмпирических наблюдений за жизнью и поведением людей, подчас очень тонких, психологически мудрых и основательных, но отсюда вовсе не следует, что он создает «индуктивную науку о человеке», как полагает, например, А. Д. Гуляев (см. 34, 211–213), ибо он видит эмпирические факты в кривом зеркале религиозных представлений о человеке. Насколько Паскаль проницателен и глубок в постановке самой проблемы, настолько же он, увы, неубедителен в ее религиозном решении.
2. «Величие» и «ничтожество» человека
Первая мысль Паскаля о человеке — это мысль о его «величии». Как бы он ни отвергал односторонний рационализм Декарта, но в понимании достоинства человека он вполне солидарен с великим рационалистом. Вот знаменитый фрагмент Паскаля о «мыслящем тростнике»: «Человек — самый слабый тростник в природе, но тростник мыслящий. Незачем всей Вселенной ополчаться, чтобы раздавить его; пара, капли воды достаточно, чтобы убить его. Но если бы Вселенная раздавила его, то все равно человек был бы благороднее того, что его убивает, поскольку он знает, что умирает, знает и о том преимуществе, которое она имеет над ним. Вселенная же ничего об этом не знает. Итак, все наше достоинство состоит в мысли. Только она возвышает нас, а не пространство и время, которых нам не заполнить. Будем же стремиться хорошо мыслить: вот основание морали» (14, 528, фр. 200). Множество фрагментов Паскаля является вариацией на эту тему: «Мысль составляет величие человека» (там же, фр. 105–118).
