Джон Толанд - Мееровский Борис Владимирович (читать книги онлайн полные версии .txt) 📗
Можно ли считать на этом основании, что Парменид пользовался двойственной философией? Толанд как будто возражает против утвердительного ответа на этот вопрос. «Я знаю,— пишет он, — что слова Парменида могут быть легко поняты как выражение обманчивости и недостоверности чувственного познания, которое часто представляет вещи не такими, как они существуют сами по себе, в силу чего чувства подлежат проверке и исправлению разумом» (4, 1, 321). Казалось бы, сказано достаточно ясно. Но далее Толанд заявляет, что у Парменида действительно было два учения, причем к эзотерическому учению он относит положение элейца, соответствующее разумному познанию, а именно что мир един, бесконечен и неподвижен. И наоборот, к экзотерическому учению Парменида Толанд причисляет положение о начале вещей, их движении и т. п., т. е. знание, опирающееся на чувственный опыт (см. там же).
Следует сразу же заметить, что подобная интерпретация носила весьма вольный характер. В угоду своей концепции двойственной философии Толанд допускал явную натяжку в истолковании Парменида, отождествлял по существу его «сообразно истине» с эзотерическим, а «сообразно мнению» с экзотерическим учением. Но как и при истолковании учения Пифагора, так и в данном случае Толанд опирался на определенный историко-философский феномен. Как указывают многие исследователи античности, ранних греческих мыслителей действительно отличало двойственное отношение к философской мудрости: «С одной стороны, мудрость, которую они раскрывают для всего общества, не заключает в себе ничего сверхъестественного, заслуживающего того, чтобы из нее сделать (по примеру Пифагора и его школы) священную тайну. С другой стороны, они полагают, что мудрость — это нечто необыкновенное, недоступное „большинству людей“, чуждое им» (37, 31). Таким образом, не только Пифагор (последний рассматривал познание как своеобразное таинство, к которому могут быть приобщены одни посвященные), но и такие мыслители, как Парменид, Гераклит, Демокрит, признавали особую природу философского знания. Учитывая это, можно признать, что концепция Толанда имела некоторые основания, по крайней мере по отношению к названным греческим мыслителям.
Однако, согласно Толанду, использование экзотерической и эзотерической философии типично, как уже отмечалось, для всей античной философии, а не только для ее ранних представителей. Не случайно поэтому, что в качестве одного из последовательных сторонников двойственной философии Толанд приводит Аристотеля. Ссылаясь на Климента Александрийского и Авла Геллия, а также на другие источники. Толанд утверждает, что великий греческий мыслитель имел двоякого рода «книги и знания» — общедоступные и предназначенные для наиболее близких учеников и друзей философа.
Необходимо признать, что Толанд и в этом случае опирался на реальный исторический факт. В философской школе Аристотеля — Ликее — действительно практиковались две формы обучения Первая — экзотерическая — была доступна всем и включала изучение риторики, теории ораторского искусства, пользовавшегося большой популярностью у древних греков и римлян. Вторая — эзотерическая, или акроаматическая, — была рассчитана на достаточно подготовленных слушателей и включала изучение физики, метафизики и диалектики. Экзотерические занятия проводились по вечерам, тогда как эзотерическим посвящались утренние часы. Но вряд ли можно согласиться с Толандом, который превращал акроаматику Аристотеля в «тайное учение», уподобляя «эзотериков» членам пифагорейского религиозно-политического союза, от которых требовалось строжайшее соблюдение не подлежащих огласке предписаний и наставлений (см. 4, 1, 323).
Вызывает возражение и стремление Толанда приписать «двойственную философию» Платону и его последователям, так называемым академикам. Как отмечает В. Ф. Асмус, некоторые сочинения Платона по сложности содержания «принадлежат к числу труднейших произведений мировой философской литературы» (18, 29). Учение, излагаемое в них, не свободно от противоречий, открывающих возможность для различного толкования. Однако было бы неправильно, исходя из этого, зачислять отдельные труды афинского философа в разряд эзотерических сочинений, имеющих какой-то скрытый смысл.
Вслед за Платоном и Аристотелем эзотерическое учение Толанд находит у стоиков, представителей одного из главных течений грекоримской философии. Они были слишком проницательны, пишет Толанд о стоиках, чтобы понимать в буквальном смысле религиозные мифы, и в то же время слишком осторожны, чтобы отрицать их как бессмыслицу. Поэтому «в целях самосохранения» они придавали мифам свой собственный смысл, но делали так, чтобы со стороны нельзя было утверждать, будто они отвергают «общепринятую религию» (4, 1, 341). Думается, что и здесь Толанд допускает ошибку. Противоречивость взглядов стоиков на религию, которая действительно имела место, Толанд трактовал в духе двойственной философии, усматривал у стоиков стремление к сохранению тайны «в своей среде», к использованию различных «уверток» для маскировки своего учения. (Любопытно, что аналогичное стремление Толанд приписывал и идейным противникам стоиков — эпикурейцам. См. там же, 326.)
Погрешности, допущенные Толандом в истолковании античных мыслителей, безусловно, снижают ценность «Клидофоруса» как историко-философского исследования. Но за этими погрешностями усматривается вполне определенная цель — доказать, что использование греческими и римскими философами экзотерического и эзотерического учений являлось необходимостью в обстановке, когда от них требовалось скрывать истину, приспосабливаться к «мнению», к традиционным воззрениям. Толанд подчеркивал, что с особой тщательностью приходилось древним философам скрывать «свои настоящие суждения о божественной природе» (там же, 338). Не желая прослыть безбожниками и навлечь тем самым на себя гнев священников, а также не решаясь настроить против себя толпу, которая обычно шла на поводу у священников, философы или уклонялись от ответа на вопрос о природе богов, или прибегали к аллегориям и метафорам. «Сколько бы я мог привести примеров, подтверждающих эту мысль!» — восклицал Толанд (там же, 340).
«Клидофорус» завершается главами, призванными продемонстрировать, что «явное и скрытое учения используются в наше время так же, как и раньше, хотя их отличие не выражено так резко и явно, как у древних» (там же, 344).
Причем Толанд давал снова понять, что и в современных ему условиях наибольшую опасность представляет открытый обмен мнениями по вопросам религии. Ни деисты, ни атеисты, указывал Толанд, не могут позволить себе прямо, без околичностей высказывать то, что они думают о боге. Излишняя откровенность в этом вопросе, предупреждал Толанд, может повлечь за собой «немилость и наказание» (там же). Он явно имел в виду свой личный опыт, когда намекал на злоключения, подстерегающие тех, кто откликается на призывы церковников открыто заявить о своих взглядах на религию.
Что же требуется для того, чтобы люди не скрывали истину? Существует лишь один способ достичь этого, подчеркивал Толанд: «Пусть все свободно высказывают то, что они думают, не опасаясь того, что их заклеймят позором или накажут за что-либо, кроме безнравственных поступков; пусть их мысли опровергаются или одобряются теми, кому это заблагорассудится, тогда вы наверняка услышите всю истину, а до тех пор ее будут высказывать туманно и с недомолвками» (там же, 345). Как видно, Толанд сумел придать своему трактату, посвященному, казалось бы, сугубо историко-философской проблематике, актуальность и злободневность, вложил в него призыв к свободе мысли и слова, к свободе совести.
К вопросу об экзотерической и эзотерической философии Толанд вернулся еще раз в «Пантеистиконе». Это многоплановое сочинение завершалось «Кратким рассуждением», в котором обосновывалась необходимость двойственной философии пантеистов. Речь шла, таким образом, о тех вольнодумцах, от имени которых выступал Толанд с пропагандой идей деистского материализма и натуралистического пантеизма. Экзотерическое (внешнее) учение пантеистов, пишет Толанд, приспособлено к «предрассудкам толпы», к догматам официальной религии, публично признанным истиной. Их же эзотерическое (внутреннее) учение соответствует природе вещей, согласуется с «самой истиной» (там же, 397). Это тайное, подлинно философское, учение пантеисты обсуждают при закрытых дверях и сообщают только тем, «честность и благоразумие которых испытаны» (там же). Поступая таким образом, пантеисты следуют мудрецам древности и урокам истории. Ведь ни одна религия не допускала и не допускает, чтобы ей противоречили, считали ее догматы заблуждениями, ее обряды — нелепостями. Все это объявляется божественным установлением, не подлежащим сомнению, крайне необходимым для каждого человека. «Между тем совершенно ясно, что все это вымыслы людей, бессмысленные, а нередко отвратительные, обычно вредные общественному благу и правопорядку, как показывает ежедневный опыт» (там же, 398). Понятно, однако, что сказать об этом открыто, во всеуслышание пантеисты не могут. Тех, кто не согласен с церковными установлениями и существующими порядками, объявляют недостойными всякого общения, подвергают опале при жизни и угрожают вечными муками после смерти. «Отсюда необходимо следует, что одно должно быть в сердце и в частном собрании, а другое — на площади и в общественном сборище» (там же, 399).
