Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки - Хорган Джон (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
Сейчас «ужасное время для физики частиц», признал Вайнберг.
— Еще никогда не было так мало возбуждающих интерес экспериментов, предлагающих на самом деле новые идеи или теории, способные сделать новые и качественно отличные типы предсказаний, которые затем разродятся экспериментами.
Со смертью суперколлайдера и замораживанием планов создания новых ускорителей из-за отсутствия финансирования в Соединенных Штатах у этой области науки мрачные перспективы. Странно, но выдающиеся студенты все равно продолжают приходить в физику частиц, студенты, которые «вероятно, лучше, чем мы того заслуживаем», добавил Вайнберг.
Хотя Вайнберг разделял веру Виттена в то, что физика движется в направлении абсолютной истины, он четко осознавал философские трудности защиты своей позиции. Он понимал, что «технологии, при помощи которых мы решаем принять физические теории, очень субъективны». Умные философы всегда смогут выступить с обвинением, что ученые, занимающиеся физикой частиц, «все это придумывают». (В книге «Мечты об окончательной теории» Вайнберг даже признается, что ему нравятся работы философа-анархиста Пауля Фейерабенда.) С другой стороны, сказал мне Вайнберг, стандартная модель физики частиц, «независимо от эстетики, теперь уже проверена, как проверяли лишь немногие теории, и она в самом деле работает. Если бы это была просто социальная концепция, то она бы давно развалилась».
Вайнберг понимал, что физики никогда не смогут доказать,что теория является окончательной, так, как математики доказывают теоремы; но если теория даст объяснение всем экспериментальным данным — массе частиц, силе всех сил, — физики в конце концов перестанут ставить ее под сомнение.
— Я не думаю, что оказался здесь для того, чтобы быть хоть в чем-то уверенным, — сказал Вайнберг. — Большая часть философии науки, которая идет от древних греков, была отравлена поиском точности, который кажется мне ложным. Наука — слишком большое удовольствие, чтобы хвататься за голову, потому что мы в чем-то не уверены.
Вайнберг предполагал, что даже пока он говорит, кто-то может вводить окончательную, правильную версию струнной теории в Интернет.
— Если получены результаты, согласующиеся с экспериментом, то можно будет сказать: «Вот она», даже если исследователи никогда не смогут обеспечить прямые доказательства самих струн или дополнительных измерений, в которых, как предполагают, они обитают; в конце концов, атомная теория материи была принята, потому что она срабатывала, а не потому, что эксперименты могли создать картинки атомов. Я согласен, что струны находятся гораздо дальше от прямого восприятия, чем атомы, а атомы гораздо дальше от прямого восприятия, чем стулья, но я не вижу в этом никакой философской непоследовательности.
В голосе Вайнберга было мало уверенности. Глубоко внутри он, конечно, знал, что теория суперструн на самом деле — это прорыв в физике, гигантский скачок вперед. Вскочив, он забегал по комнате. Он брал в руки разные предметы, вертел их с отрешенным видом, клал назад, все время продолжая говорить. Он повторял снова и снова, что его вера в то, что окончательная теория в физике будет представлять собой самое фундаментальное из всех возможных достижений науки — базис всех других знаний. Конечно, некоторые комплексные явления, такие как турбулентность, экономика или жизнь, требуют своих собственных, особых законов и обобщений. Но если кто-то спросит, почему эти принципы истинны, добавил Вайнберг, то этот вопрос ведет к окончательной теории физики, на которой все держится.
— Вот что делает науку иерархией. И это в самом деле иерархия, а не просто беспорядочно сплетенная сеть.
Многие ученые не могут вынести эту истину, сказал Вайнберг, но от нее не убежать.
— Их окончательная теория — это то, что объясняет наша окончательная теория.
Если неврологи когда-нибудь объяснят сознание, то сделают это, используя термины мозга, «а мозг представляет собой результат исторических случайностей и общих принципов химии и физики». Наука, несомненно, будет развиваться после окончательной теории, возможно, вечно, но она что-то потеряет. «Будет чувство грусти» в отношении достижения окончательной теории, сказал Вайнберг, так как она приведет к завершению великого поиска фундаментальных знаний.
По мере того как Вайнберг продолжал говорить, он рисовал окончательную теорию, используя все возрастающее количество негативных терминов. Когда я спросил, будет ли когда-нибудь прикладная струнная теория, Вайнберг поморщился. [В книге «Гиперпространство» (1994) физик Мичио Каку (Michio Kaku, Hyperspace)предвидел день, когда прогресс в струнной теории позволит нам посетить другие Вселенные и путешествовать во времени.] Вайнберг предупредил, что «пески истории науки белы от костей» тех, кто не смог предвидеть применение разработок в науке, но прикладную струнную теорию «трудно себе представить».
Вайнберг также сомневался, что окончательная теория устранит все пресловутые парадоксы квантовой механики.
— Я склонен думать, что это просто загадки в том смысле, в каком мы говорим о квантовой механике, — сказал Вайнберг.
Один из способов решить эти загадки, добавил он, это принять мультимировую интерпретацию квантовой механики. Предложенная в пятидесятые годы, эта интерпретация пытается объяснить, почему акт наблюдения физиком заставляет частицу, такую как электрон, выбирать только одну орбиту из многих, допускаемых квантовой механикой. В соответствии с данной интерпретацией, электрон фактически следует по всем возможным орбитам, но в разных Вселенных. Но в этом объяснении есть свои, вызывающие беспокойство аспекты, согласился Вайнберг.
— Может быть еще одна дорога в параллельном времени, где Джон Уилкс Бутс (в 1865 году смертельно ранил президента Линкольна. — Пер.}не попал в Линкольна и… — Вайнберг помедлил. — Я в некотором роде надеюсь, что вся проблема уйдет, но такого может и не случиться. Может оказаться, что таким образом устроен мир.
А стоит ли ожидать от окончательной теории, что она сделает мир понятным, или это слишком? Я не успел закончить вопрос, а Вайнберг уже начал кивать.
— Да, это слишком, — ответил он.
Правильным языком науки является математика, напомнил он мне. Окончательная теория «должна сделать так, чтобы Вселенная показалась правдоподобной и так или иначе узнаваемо логичной для людей, знакомых с языком математики, но может пройти много времени до того, как это будет иметь смысл для других людей». Окончательная теория также не обеспечит человечество руководством, как жить.
— Мы научились полностью разделять ценные суждения и истинные суждения, — сказал Вайнберг. — Не представляю, чтобы мы вернулись назад и стали их соединять.
Наука «несомненно, способна помочь найти последствия твоих действий, но она не может сказать, каких последствий тебе следует желать. И вот это кажется мне абсолютной разницей».
Вайнберг непримиримо относился к тем, кто предполагал, что окончательная теория откроет цель Вселенной или «Божий разум», как однажды выразился Стивен Хокинг (Stephen Hawking). Как раз наоборот. Вайнберг надеялся, что окончательная теория исключит мечтательные раздумья, мистицизм и суеверия, заполняющие мысли многих людей, даже физиков.
— Пока мы не знаем фундаментальных правил, — сказал он, — мы можем надеяться, что найдем что-то типа заботы о людях, например, какой-то направляющий божественный план, встроенный в базовые правила. Но когда мы обнаружим, что базовые правила квантовой механики и некоторые принципы симметрии безличностны и холодны, то получим демистифицирующий эффект. По крайней мере, мне хотелось бы увидеть именно это.
Лицо Вайнберга посуровело, и он продолжил:
— Несомненно, я не стану спорить с людьми, утверждающими, что физика в моем или ньютоновском стиле в некотором роде разочаровала. Но если таков мир, то нам лучше это знать. Я вижу его как часть взросления наших особей, это похоже на то, как ребенок узнаёт, что никаких эльфов не существует. Лучше узнать, что эльфов нет, хотя мир с ними более восхитителен.
