Уроки мудрости - Капра Фритьоф (читать книги без сокращений TXT) 📗
Я очень аккуратно и полно изложил свой тезис и, когда я закончил, ожидал, что Шумахер согласится со мной по основным вопросам. Он выражал подобные взгляды в своей книге, и я был убежден, что он поможет мне сформулировать мой тезис более конкретно. Шумахер взглянул на меня дружелюбным взглядом и медленно сказал: "Мы должны быть очень осторожны, чтобы избежать прямого столкновения".Я был ошеломлен его замечанием. Увидев мой смущенный взгляд, он улыбнулся. "Я одобряю ваш призыв к культурной трансформации, — сказал он. — Примерно то же я часто говорил себе.
Некая эпоха движется к завершению; необходимы фундаментальные перемены. Но я не думаю, что физика может быть нашим проводником в этом деле". Шумахер продолжал, указывая на разницу между тем, что он назвал "наукой для понимания",и "манипулятивной наукой".Он пояснил, что первую раньше часто называл мудростью. Ее цель — просвещение и освобождение человека, в то время как цель второй — власть. Во время научной революции XVII века, как считает Шумахер, цель науки сместилась от мудрости к власти."Знание — сила", — сказал он, цитируя Френсиса Бэкона. Он отметил, что начиная с тех самых времен термин "наука" прочно закрепился за манипулятивной наукой. "Постепенное устранение мудрости превратило быстрое накопление знаний в наиболее серьезную угрозу, — заявил Шумахер. — Западная цивилизация зиждется на том философском заблуждении, что манипулятивная наука несет истину. Физика явилась причиной этой ошибки, физика же ее и увековечила. Физика ввергла нас в ту путаницу, в которой мы сегодня находимся. Великий космос представлялся ничем иным, как нагромождением частиц без цели или значения, и последствия этого материалистического подхода чувствуются везде. Наука имеет, в основном, дело со знанием, которое полезно для манипуляций, а манипуляции с природой почти неизбежно приводят к манипуляциям с людьми".
"Нет, — заключил Шумахер с печальной улыбкой. — Я не верю, что физика может помочь нам в решении наших сегодняшних проблем".Я был глубоко поражен страстными доводами Шумахера.
Впервые я услышал о роли Бэкона в смещении цели науки от мудрости к манипуляции. Несколько месяцев спустя мне встретился подробный феминистский анализ этой драматической метафоры, а факт присвоения учеными функций управления стал одной из главных тем в моих беседах с Лэйнгом. Тем не менее, в тот момент, когда я сидел напротив Фрица Шумахера в его кабинете в Катерхэме, я не придавал большого внимания его высказываниям. Я только очень глубоко почувствовал, что наукой можно заниматься очень по-разному, что физика, в частности, может быть "духовным путем",что я и утверждал во вступительной главе к "Дао физики".
Защищая свою точку зрения, я указал Шумахеру, что физики сегодня больше не верят в то, что они имеют дело с абсолютной истиной.
"Мы стали более сдержанными в своих подходах, — пояснил я. — Мы знаем, что, чтобы мы ни говорили о природе, все это будет выражено в терминах ограниченных и приблизительных моделей, и частью этого нового понимания является признание того, что новая физика — это всего лишь часть нового видения реальности, которое сейчас появляется во многих областях.
Я закончил свою мысль соображением, что физики, тем не менее, могут быть все же полезными для других ученых, которые часто сопротивляются восприятию целостной экологической концепции из-за страха ненаучности. Новейшие исследования в области физики могут убедить таких ученых, что такой подход отнюдь не является ненаучным. Наоборот, он согласуется с самыми передовыми научными теориями физической реальности.
Шумахер возразил, что, хотя он и признает пользу акцента на взаимосвязанность и динамическое мышление в новой физике, но он не видит места категории качества в науке, построенной на математических моделях. "Само понятие математической модели сомнительно, — настаивал он. — Ценой за построение такого рода моделей является потеря качества, того, что имеет первостепенное значение".
Три года спустя, в Сарагоссе, подобный же аргумент лег в основу страстного выступления Лэйнга за новую физику. К тому времени я уже впитал в себя идеи Бэйтсона, Грофа и других ученых, которые глубоко проанализировали роль качества, опыта и сознательности в современной науке. Поэтому я был не в силах дать обоснованный ответ на критику Лэйнга. В моих же беседах с Шумахером у меня намечались лишь элементы такого ответа.
Я указал на то, что количественные подсчеты, контроль и манипулирование, представляют лишь один из аспектов современной науки. Я настаивал, что другим ее менее важным аспектом является оценка моделей. Новая физика, в частности, уходит от принципа изолированных структур в сторону моделирования взаимных связей."Этот принцип моделирования взаимосвязанности, — рассуждал я, — кажется, как-то приближается к идее качества. И мне кажется, что наука, имеющая дело исключительно с системами взаимозависимых динамических моделей, еще более близка к тому, что вы называете "наукой для познания".
Шумахер ответил мне не сразу. Казалось, он на некоторое время ушел в свои размышления, и наконец взглянул на меня с доброй улыбкой.
"Знаете, — сказал он, — у нас в семье есть физик, и у меня с ним было много подобных бесед". Я ожидал услышать о каком-нибудь племяннике или кузене, который изучал физику, но до того, как я успел сделать вежливое замечание по этому поводу, Шумахер поразил меня, назвав имя моего кумира: "Вернер Гейзенберг. Он женат на моей сестре". Я совершенно не подозревал о близких семейных узах между этими двумя незаурядными и влиятельными мыслителями. Я рассказал Шумахеру, как сильно повлиял на меня Гейзенберг, и вспомнил наши встречи и беседы с ним в предыдущие годы.
Тогда Шумахер стал объяснять мне суть своих расхождений с Гейзенбергом и выразил не согласие с моей позицией."Ту поддержку, которая нам нужна для решения проблем сегодняшнего дня, нельзя найти в науке, — начал он. — Физика не несет никакого философского заряда, потому что не в силах обеспечить верхний и нижний уровень личности качественным познанием. С утверждением Эйнштейна, что все относительно, из науки исчезло вертикальное измерение, а вместе с ним какая-либо необходимость в абсолютных категориях добра и зла".
Затем началась долгая беседа. Шумахер поведал о своей вере в фундаментальный иерархический порядок, включающий четыре уровня бытия: минерал, растение, животное, человек; с соответствующими характерными элементами: материя, жизнь, сознание, самоосознание. Каждый из этих уровней обладает не только своим характерным элементом, но также и элементами всех нижних уровней. Это, конечно, древняя идея о Великой цепочке бытия, пересказанная Шумахером современным языком и с незаурядным изяществом. Тем не менее, он утверждал, что существование этих элементов остается необъяснимой и неразгаданной тайной и что различие между ними представляют собой фундаментальные скачки по вертикали,"онтологические прерывистости", как он их определил. "Вот почему физика не может нести философского заряда, — повторил он. — Она не трактует целое; она имеет дело только с низшим уровнем".
Здесь действительно крылось принципиальное различие в наших взглядах на реальность. И хотя я согласился с тем, что физика ограничена определенным уровнем изучаемых явлений, я не видел абсолютной разницы между различными уровнями. Я возражал, говоря, что эти уровни характерны, в основном, различной степенью сложности и не являются изолированными, но взаимосвязаны и взаимозависимы. Более того, я заметил, следуя моим учителям Гейзенбергу и Чу, что способ, посредством которого мы делим реальность на объекты, уровни или другие сущности, во многом зависит от наших методов наблюдения. То, что мы видим, зависит от того, как мы смотрим; модели материи отражают модели нашего мышления.
Я заключил мои возражения выразив надежду, что наука будущего будет способна иметь дело с полным диапазоном природных явлений, используя набор разных, но взаимосостоятельных концепций для описания различных аспектов и уровней реальности. Но во время моей беседы в мае 1977 года я не мог подкрепить мое убеждение конкретными примерами. В частности, тогда я не знал о возникающей теории живых самоорганизующихся систем, которая стремится к единому описанию жизни, разума и материи. Однако, я изложил Шумахеру свою точку зрения достаточно хорошо для того, чтобы не вызвать последующих возражений. Мы спорили о принципиальных различиях в наших философских подходах, причем каждый изнас уважал точку зрения другого.
