Опыт конкретной философии - Марсель Габриэль (лучшие книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗

Прежде всего я бы сказал, что, по моему мнению, конкретная фи­лософия по крайней мере не может не быть намагниченной, хотя бы и без ее ведома, положениями христианства. Полагаю, это не будет скандалом. Для христианина очевидно существенное соответствие

64

между христианством и человеческой природой. И поэтому чем глуб­же проникают в природу человека, тем роль христианской ориента­ции возрастает. Я же только напомню о том, о чем уже сказал в нача­ле: философ, упорно настаивающий на том, чтобы мыслить исключительно в качестве философа, тем самым помещает себя вне опыта, за пределы сферы человека, однако философия есть возвы­шение опыта, а не его кастрация.

Что же касается двусмысленности слова «тайна», то мне кажет­ся неприемлемым для ума считать, что таинства веры накладыва­ются на полностью доступный проблематизации мир и, следова­тельно, на мир, лишенный онтологической глубины, пронизываемый разумом, как лучом света, проходящего сквозь кристалл. Но столь же не то чтобы, может быть, нерационально, но неразумно счи­тать, что мир этот укоренен в бытии и, следовательно, превосходит во всех смыслах локальные проблемы, само локализованное реше­ние которых позволяет технически манипулировать вещами. О воп­лощении я говорил в чисто философском смысле, и это воплоще­ние — мое, ваше — так относится к догмату о Воплощении, как философские тайны относятся к таинствам откровения.

«Признание онтологической тайны, рассматриваемой мною в ка­честве основы метафизики, несомненно, возможно лишь благодаря благотворному распространению самого откровения, которое пре­восходным образом может раскрываться в глубинах душ, чуждых какой бы то ни было положительной религии. Это признание, осу­ществляющееся в некоторых высших формах человеческого опы­та, с другой стороны, никоим образом не влечет принятия опреде­ленной религии, тем не менее позволяет тому, кто поднялся до него, рассматривать возможность откровения совсем иначе, чем это мог бы сделать тот, кто, пребывая в границах проблематизируемого мира, не преодолевает того рубежа, за которым тайна бытия может быть замечена и провозглашена. Такая философия неодолимым движе­нием влечется навстречу свету, предчувствуемому ею, чье стиму­лирующее воздействие она ощущает в своей глубине как упрежда­ющий его приход ожог»1.

1938

1 Le Monde casse, P. 301*.

3 - 10982

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ О БЫТИИ В СИТУАЦИИ

Г-н Минковский* во время своей недавней лекции1 был вынужден уточнить одно из самых традиционных понятий — понятие космоса. Отбрасывая все отсылки к Древней Греции, он истолковывает космос как изначальный динамизм или, если угодно, как дыхание, которое нас пронизывает и одушевляет. Очевидно, что понятый таким образом кос­мос нельзя созерцать. Перед таким космосом мы не выступаем в каче­стве зрителей спектакля монументального порядка. С другой сторо­ны, ясно, что в каждый момент мы не осознаем с равной силой и интенсивностью дление этого «изначального динамизма». Впрочем, философ должен будет спросить, от чего зависят эти разрывы в вос­приятии длительности. Но для Минковского не менее очевидно, что каждый может вдруг интуитивно постичь, что же такое космос, при­чем некоторые из нас, а именно поэты, гораздо более, чем другие, на­делены этой способностью. С феноменологической точки зрения не нужно оправдывать ту установку, согласно которой интуиция, или по­этическое схватывание, имеет все права гражданства в мире познания.

Если признать человека не только частью природы, но и тем ее представителем, «каждое движение души которого имеет глубокий и естественный фундамент в мире, раскрывая нам тем самым первич­ную его структуру, то это выявляется с полной ясностью»2. Отсюда автор заключает, что «это структурное единство является одной из га­рантий объективности поэтического измерения жизни». Признаюсь, что я бы покритиковал его за его терминологию, представляющуюся мне небрежной и открывающей возможность для недоразумений. На мой взгляд, нет никакого смысла говорить об объективности поэти­ческого измерения жизни, так как сама идея связи человека и космоса может получить свое обоснование только по ту сторону оппозиции субъекта и объекта. При этом можно пойти еще дальше и спросить себя, а не является ли само выражение «структурное единство» вводя­щим в замешательство. И действительно, нужно было бы выяснить, что же влечет за собой идея структуры. Не думаю, чтобы эта идея мог­ла найти свое применение, если сначала, по меньшей мере неявно,

1 Лекция, прочитанная 21 января 1937 г. в Учебном центре философских и научных исследований новых тенденций.

2 Minkowski. Vers une cosmologie. P. 169.

66

не установят взаимную внеположность между тем, кто рассматрива­ет подлежащую рассмотрению вещь, и самой этой вещью, между субъектом и объектом. Однако именно этот дуализм хотели бы пре­одолеть, или трансцендировать. И пусть мне не говорят, что идеали­стическая философия старалась распознать структуру субъекта. Раз­ве не очевидно, что тем самым она сразу же превращала его в объект? Впрочем, нет почти никакой связи между теми ситуациями, которые Минковский старается выявить и описать, и категориями традици­онной философии. Термин «ситуация» здесь вполне уместен и не оставляет места для двусмысленности. Не принимает ли антрополо­гия космологическую направленность, начиная с того момента, ког­да отдают себе отчет в том, что сущность человека — быть в ситуа­ции, причем это определение вовсе не может рассматриваться как случайное или эпифеноменальное по отношению к некоторому со­держанию, которое может быть схвачено и определено в самом себе?

Таким образом, с самого начала предприятия, подобного тому, ко­торое осуществляет Минковский, предположена развитая рефлексия не то чтобы вполне непрозрачной, но как бы несколько просвечиваю­щейся данности, которую представляет собой «факт быть в ситуации». И тут слова нас подводят. Было бы лучше не употреблять слова «факт». Следовало бы просто прибегнуть к нейтральному артиклю, предше­ствующему глаголу, как это делается в немецком и греческом языках, чего, к сожалению, не позволяет нам структура нашего языка.

В своей лекции, на которую я выше сослался, Минковский под­черкнул двусмысленность и даже в некоторой степени неловкость вы­ражения «внутренняя жизнь», отмечая при этом, что смысл данного выражения если и не строго определен для нас, то, по крайней мере, вполне ясен. Я полагаю, что если углубить понимание выражения «бы-тие-в-ситуации», то следует в нем признать я не скажу синтез, но, по меньшей мере, сочетание внешнего и внутреннего. Определенное ме­сто располагается (se situe)1, фиксируясь внешними по отношению к нему точками отсчета, или реперами, но при этом надо добавить, что сами эти реперы входят в выражение, благодаря которому это место­положение уточняется. Использование возвратной формы глагола здесь достаточно для того, чтобы конституировалось то, что можно было бы назвать местом для рефлексии или как бы виртуальным внутренним. Я бы предложил в качестве примера предельный случай, когда ситуа­ция определена исключительно как пространственная позиция. Ясно, что когда мы говорим, что сущность человека в том, чтобы быть в си­туации, то мы ни исключительным образом, ни в принципе не имеем в виду то, что он занимает место в пространстве. Но в данном случае, чтобы понять это бытие, следовало бы продвигаться постепенно, с тем чтобы показать, как по видимости чисто пространственные определе-

' se situer (фр.) — располагаться; отсюда термин «situation» («ситуация»). — Примеч. пер.

3*

67

ния способны ко все более и более внутренней определенности. В каче­стве примера возьму случай, когда язык использует союз «между»: про­свет между деревьями, долина между горами. Жить в пространстве это­го просвета, или в этой долине, несомненно, означает находиться в ситуации или даже на перекрестке ситуаций, по отношению к которым слово «между», несмотря на кажимости, уже дает нам схему если и не динамическую, то, по крайней мере, преддинамическую. Так, если я живу в долине, зажатой между двух горных хребтов, то в подсознании я могу ощущать себя так, будто бы я стиснут между створками футляра, и ис­пытывать при этом инстинктивную потребность раздвинуть эти напи­рающие на меня массы, которые, сближаясь, могли бы меня раздавить. Но столь же может случиться, что эта промежуточная позиция, кото­рую я занимаю, будет восприниматься мною как способная к посред­ничеству, что я сам предстану для себя как пересечение враждующих между собой сил, как инстанция их взаимной коммуникации. Все это влечет за собой множество следствий, причем пространственный ха­рактер носит лишь исходная точка отправления. Например, я вообра­жаю себе сознание, которое может иметь о себе самом такое буферное государство, как, например, Бельгия в прошлом или Швейцария в на­стоящем, или же, снижая мифичность ситуации, просвещенный граж­данин подобных наций. Можно было бы подвергнуть аналогичному анализу и такие ситуации, которые выражаются следующими слова­ми: на краю того-то, на борту того-то, выше того-то и т. п. Во всех случаях такого типа следует быть методически осторожным и стоять на страже против стерилизующей абстракции, истолковывающей мес­то как простое пространственное определение, признавая при этом его функционирование как качественно значимой ситуации.