Современная западная философия - Зотов Анатолий Федорович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
1 Кстати, в структуралистской литературе (например, у Леви-Строса) мы с этим уже встречались. И парадокс стоиков о телеге, которая проходит через рот, тоже перестает казаться только дурацкой шуткой.
2 Делез Ж. Логика смысла. С. 40.
3 Что, очевидно, уже иной аспект, чем дуальность "причина - следствие", к которой мы так привыкли.
"На стороне вещей - физические качества и реальные отношения, задающие положения вещей, но есть еще и идеальные логические атрибуты, указывающие на бестелесные события. На стороне предложений имена и определения, обозначающие положение вещей, но есть еще и глаголы, выражающие события и логические атрибуты. С одной стороны, единичные собственные имена, существительные и общие прилагательные, указывающие на пределы, паузы, остановки и наличие; с другой - глаголы, влекущие за собой становление с его потоком взаимообратимых событий, и настоящее, бесконечно разделяющееся на прошлое и будущее" [1].
1 Делез Ж. Логика смысла. С. 41.
Таким образом, во-первых, в составе предложений имеются "имена субстанций" и "имена событий", "имена остановок" и "имена становления"; во-вторых, и это главное, предложение обладает двумя отношениями: "денотации" (обозначение вещей) и "выражения" (выражения смысла). Значит, дуальность, как пишет Делез, "сдвинулась внутрь предложения". Пример из "Алисы" проясняет то, о чем хочет сказать автор: когда графы решили передать корону Вильгельму Завоевателю, архиепископ Кентерберийский "нашел это благоразумным". Что такое "это"? Не очевидно ли, что "найти благоразумным решение графов" - не то же самое, что "найти червяка или гусеницу"? Слово "это", таким образом, здесь (как и везде) кардинально двусмысленно: оно не только обозначает нечто, существующее "на стороне вещей", но и выражает смысл другого (предыдущего) предложения. Оно, таким образом, и в самом деле находится "на границе": в первом случае оно связано с "говорением", а во втором - с "поеданием".
Теперь можно попытаться в общей форме ответить на вопрос, который не раз возникал уже в книге Делеза и раньше: что же такое смысл и где он "живет"? Поскольку положение "смысла" в дуальностях, о которых речь шла выше, так сказать, двойственно (он ведь сразу и "граница", и "сочленение" в этих дуальностях), то было бы странно не обратиться к парадоксам смысла, что и делает Делез в главе (в "серии"), специально посвященной этой теме. Первый из них - парадокс регресса. Суть его в том, что акт обозначения предполагает, что смысл уже понят, что он "налицо": "Смысл всегда предпо
720
лагается, как только я начинаю говорить" [1]. Поэтому смысл в обозначающем предложении и не проговаривается эксплицитно. Однако смысл высказанного предложения может стать, и на этот раз вполне явно, объектом следующего предложения, которое, однако (точно так же, как и первое), предполагает неявно то, что является уже его собственным смыслом! Так возникает регресс подразумеваемого в бесконечность. Эта ситуация имеет место конечно же в составе языка: "...всесилие языка состоит в том, чтобы говорить о словах" [2]. Математикам (и логикам) эта ситуация известна как "парадокс Фреге".
Другой парадокс - "стерильного раздвоения". Он возникает при попытке избежать бесконечного регресса. Смысл можно "выделить из предложения" (этого конкретного, какого угодно, только "замороженного" на любой стадии процесса говорения) и рассматривать его как нечто самостоятельное. Но тогда оказывается, что его бытийный статус необычен: "Как атрибут положения вещей смысл сверх-бытиен". [3] Проще говоря, будучи выделенным, смысл не выражает ни определенного положения вещей, ни его отрицания - он безразличен по отношению к тому и другому. В грамматике этому соответствует глагол - он, так сказать, движение без движущегося, пламя свечи без свечи, улыбка чеширского кота, обретшая автономию от улыбчивого кота.
Третий парадокс смысла - "парадокс нейтральности". Смысл "как таковой" безразличен к тому, утверждает ли предложение нечто или отрицает это: "... предложения "Бог есть" и "Бога нет" должны иметь один и тот же смысл благодаря автономии последнего по отношению к существованию денотата" [4].
Вот как звучит у Делеза общий итог его рассуждений о бытийном статусе смысла: "Смысл безразличен к универсальному и единичному, общему и частному, личному и коллективному, а также к утверждению и отрицанию, и так далее. Короче, он безразличен ко всем оппозициям, потому что последние - только модусы предложения, взятые в отношении денотации и сигнификации, а не аспекты смысла, выражаемого предложением" [5].
1 Делез Ж. Логика смысла. С. 45.
2 Там же.
3 Там же. С. 49.
4 Там же. С. 50.
5 Там же. С. 52.
И скорее в качестве дополнительной детали появляется еще один парадокс: "парадокс абсурда, или невозможных объектов". Если принять вышесказанное, то имеют смысл также и предложения, обозначающие несовместимые объекты. Но ведь это значит, что существуют предложения, для которых ни операция денотации, ни операция сигни
721
фикации невыполнима! Получается, что "эти объекты существуют без значения, то есть они абсурдны" [1]. Примеры таких объектов: непротяженная материя, квадратный круг, гора без долины. Это, как пишет Делез, "чистые, идеальные события, не реализуемые в положении вещей" [2].
1 Делез Ж. Логика смысла. С. 53.
2 Там же.
Отсюда следует важное "онтологическое" заключение: есть бытие реального (материал денотаций), бытие возможного (форма значений) и "сверх-бытие" то, что оказывается общим в реальном, возможном и невозможном. Признак этого последнего - на него не распространяется "юрисдикция" логического закона противоречия.
Так множества предложений группируются в разнородные "серии": серию событий и серию вещей, где эти события либо осуществляются, либо нет; серию обозначающих предложений и обозначаемых вещей; серию глаголов и серию существительных с прилагательными; серию выражений со смыслами и серию денотаций с денотатами. Из двух одновременных серий одна относится к означающему, другая - к означаемому. И между ними существует "зазор": означающая серия всегда богаче означаемой. Несоответствие между ними источник "беспокойства", а субъект этого беспокойства - человек, поскольку он обладает языком как средством обозначения.
И тогда получается вот что: человек, так сказать, обречен на то, чтобы быть "революционером": к этому принуждает его "устройство" языка, его природная незавершенность. Поэтому безнадежно дело "тоталитаризма", который стремится к тому, чтобы любая ситуация была полностью "означена" как данность, представлена как идеал и потому законсервирована "раз и навсегда": такая надежда и эти стремления противоречат природе языка. Столь же безнадежно и дело реформизма, который надеется жить в ситуации перманентных мелких усовершенствований. Вполне логично, что Делез сближает (фактически отождествляет) ситуации в сфере экономики и политики с ситуациями в сфере науки: ученый-естествоиспытатель, коль скоро он пользуется языком, тоже создает "означающие серии" научных понятий и законов, которые всегда более богатых, чем означаемое, с которым он имеет дело в опыте.
Отсюда две равно ошибочных стратегии: "тоталитаристское" стремление подогнать эмпирические факты по мерке научных законов (некая аналогия прокрустовой операции "вытягивания" путников по мерке его ложа) или "реформистское" стремление постоянно изменять научную модель, сделав из нее что-то вроде безразмерных колготок.
722
Более адекватна позиция "революционера", который выступает как враг всякого существующего порядка: его мечта о "перманентной революции" есть само революционное действие, "сама реальность". Но, повторяю, корень, исток, база этой реальности, как считает Делез, - в языке, "революционер" (как в сфере политики, так и в сфере науки) в себе самом несет всепожирающий огонь неудовлетворенности любым "порядком", любым наличным состоянием; при этом силу ему дает уверенность, что его мечта осуществима наяву.
