Книга небес и ада - Борхес Хорхе Луис (книги хорошего качества TXT) 📗

Inferim, подземелье; народы, которые погребали своих мертвецов, клали их под землю; душа их, следственно, оставалась с ними. Таковы были первая физика и первая метафизика египтян и греков.

Индийцы, народ гораздо более древний, изобрели хитроумный догмат метемпсихоза и никогда не полагали, будто души их находятся под землей.

Японцы, корейцы, китайцы, обитатели бескрайних равнин Восточной и Западной Татарии не ведали ничего о философии подземелья.

Греки со временем сотворили из подземелья обширное царство и щедрой рукой подарили его Плутону [140] и супруге оного Прозерпине. [141] Им предоставили троих государственных советников, трех ключниц, называемых пуриями, трех парок, прядущих, ссучивающих и перерезающих нить человеческой жизни; и поскольку у всякого античного героя был свой пес, чтобы охранять дверь, Плутону тоже выделили громадного зверя с тремя головами; счет тогда шел на тройки. Трое государственных советников, Минос, Эак и Радамант, так разделили свои обязанности: первый судил в Греции, второй – в Малой Азии (ибо Великой Азии греки тогда еще не знали), а третьему досталась Европа.

Поэты, придумав ад, первыми принялись насмехаться над ним. В «Энеиде» Вергилий говорит об аде серьезно, поскольку серьезность подобает избранному им сюжету, а в «Георгиках» тон его презрителен (II, стих 490 и след.):

В римском театре декламировали такие вот стихи из «Троянок» [143] (хор из II акта), и сорок тысяч зрителей рукоплескали им:

Лукреций, Гораций выражались с такой же определенностью; Цицерон, Сенека говорили то же самое в двадцати местах. Великий император Марк Аврелий [145] рассуждает еще философичней: «Тот, кто боится смерти, боится либо потерять все свои чувства, либо испытать другие ощущения. Но если ты лишен твоих чувств, ты не подвержен больше ни боли, ни лишениям; если же чувства твои иной природы, то и ты сам – иное существо».

На это рассуждение языческой философии было нечего возразить. Однако же из-за противоречия, присущего человеческому роду, ключевого, наверное, для нашей природы, в то же самое время, когда Цицерон заявлял публично: «Ни одна старуха не верит уже в эту чепуху», Лукреций признавал, что подобные идеи оказывали глубокое впечатление на людей, и считал своей задачей эти идеи искоренить:

Значит, действительно среди простого народа одни смеялись над адом, другие дрожали перед ним. Одни смотрели на Цербера, [147] Фурий, [148] Плутона как на смехотворные побасенки, другие без конца приносили жертвы подземным богам. Все как у нас:

Иные философы, сами не верившие в сказки об аде, желали, чтобы эти верования сдерживали чернь. Таков был Тимей из Локр, [150] таков был политик и историк Полибий. [151] «Ад, – говорил этот последний, – мудрецу не нужен, однако необходим бессмысленной толпе».

Достаточно хорошо известно, что в Пятикнижии нигде нет упоминания об аде. Люди оставались ввергнутыми в хаос противоречий и неопределенности, когда в мир явился Иисус Христос. Он утвердил древнюю доктрину ада; не доктрину языческих поэтов или египетских жрецов, но ту доктрину, какую приняло христианство и каковой все должно было подчиниться. Он возгласил царство грядущее и ад, которому не будет конца.

Вот что сказал он в Капернауме, в Галилее: «Кто же скажет брату своему: „рака”, подлежит синедриону, а кто скажет: „безумный”, подлежит gehenei eimom, геенне огненной».

Отсюда следуют две вещи: во-первых, Иисус Христос не желал, чтобы люди оскорбляли друг друга, ибо только он, учитель, обладал правом называть проповедников-фарисеев: «Змии, порождения ехиднины»; во-вторых, те, кто оскорбляют ближних своих, заслуживают ада, ибо геенна огненная находилась в долине Энном, где некогда сжигались жертвы, приносимые Молоху; эта-то геенна и означает адское пламя.

В другом месте он говорит: «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской.

И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе, увечному, войти в жизнь, нежели с двумя руками войти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где червь их не умирает и огонь не угасает. Ибо всякий огнем осолится, и всякая жертва солью осолится. Соль – добрая вещь; но ежели соль не солона будет, чем вы ее поправите? Имейте в себе соль, и мир имейте между собою».

А еще он сказал по дороге в Иерусалим: «Когда хозяин дома встанет и затворит двери, тогда вы, стоя вне, станете стучать в двери и говорить: Господи! Господи! Отвори нам; но Он скажет вам в ответ: не знаю вас, откуда вы. Тогда станете говорить: мы ели и пили пред Тобою, и на улицах наших учил Ты. Но Он скажет: говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня все делатели неправды. Там будет плач и скрежет зубов, когда увидите Авраама, Исаака и Иакова и всех пророков в Царствии Божием, а себя изгоняемыми вон».

Несмотря на то, что Спаситель рода человеческого и в других своих изречениях утверждал, будто всякий, отошедший от Церкви, будет подвергнут вечному проклятию, Ориген и некоторые другие не верили в неизбывность мук.

Социниане отрицают их, но они не принадлежат к Церкви. Лютеране и кальвинисты, хоть и вышли из лона Церкви, признают бесконечный ад.

С тех пор как люди стали жить в обществе, они должны были заметить, что многие преступники избегают суровости закона. Законы карают преступления против общества: нужно было чем-то обуздать преступления тайные; только религия могла исполнить это. Персы, халдеи, египтяне, греки придумывали посмертные наказания; из всех известных нам древних народов только евреи признавали лишь посюсторонние кары. Смешно верить или делать вид, что веришь, полагаясь на некоторые весьма темные пассажи, будто бы ад был включен в древние законы евреев – «Левит» или «Десять заповедей», тогда как автор этих законов не сказал ни слова, могущего иметь хоть малейшее отношение к наказаниям в будущей жизни. С полным правом можно было бы сказать составителю Пятикнижия: «Вы – человек непоследовательный и непорядочный, да и неумный к тому же, в высшей степени недостойный звания законодателя, на которое претендуете. Как! Вам был известен догмат, такой подавляющий, настолько необходимый людям, а вы не изложили его в простых и ясных словах? И в то время как он принят у всех сопредельных народов, вы удовольствовались тем, чтобы позволить угадать его в ваших писаниях неким комментаторам, которые явятся через четыре тысячи лет и станут корежить ваши слова, дабы отыскать в них то, чего вы не собирались говорить? Или вы – невежда, не знавший, что верование это было повсеместно принято в Египте, Халдее, Персии, или же вам не хватило ума, ежели вы имели сведения об этом догмате, но не сделали его основой своей религии».

Авторы иудейских законов могли бы в общем и целом ответить: «Должны признаться: мы и в самом деле чересчур невежественны; мы слишком поздно научились писать; народ наш был дикой ордою варваров, которая, признаем и это, около полувека блуждала в необитаемой пустыне; наконец, захватила крошечную страну путем самого отвратительного грабежа и самых омерзительных зверств, о каких только упоминала история. Мы не имели никакого сообщения с цивилизованными народами; как же, по-вашему, могли мы (мы, наиболее земные из всех людей) выработать систему, целиком и полностью духовную?

Слово, означающее „душа", мы используем лишь в значении „жизнь"; и нашего Бога и вестников его, ангелов, мы знаем лишь как телесные существа; различение души и тела, идея посмертной жизни могут возникнуть лишь после долгих размышлений, могут быть плодами лишь крайне утонченной философии. Спросите у готтентотов, у негров, населяющих земли в сто раз более обширные, чем наша, знакомы ли они с загробной жизнью. Мы полагали, что довольно будет убедить наш народ в том, что Бог карает злодеев вплоть до четвертого колена, либо проказой, либо внезапными смертями, либо потерей того немногого, чем могли они владеть».

На эту апологию можно было бы ответить: «Вы придумали систему, смехотворность которой бросается в глаза, ибо злодей, дела которого идут хорошо и семейство которого процветает, обязательно стал бы издеваться над вами».

Апологет иудейского закона тогда ответил бы: «Вы ошибаетесь, ибо на одного преступника, способного рассуждать, приходится сто, которые вовсе не рассуждают. Тот, кто, совершив преступление, не ощутил кары ни на себе, ни на своем сыне, боится за внука. К тому же, если он в эту минуту не страдает от какой-нибудь зловонной язвы, каким мы все весьма подвержены, то заполучит ее через несколько лет: в любой семье не обходится без несчастий, и мы с легкостью можем внушить веру в то, что несчастья эти ниспосланы Божьей рукою, карающей за тайные прегрешения».

Легко было бы возразить на этот ответ, сказав: «Оправдание ваше ничего не стоит, ибо ежедневно случается, что самые честные люди теряют и здоровье, и имущество, и если нет такой семьи, какую не поразило бы несчастье, а несчастья эти – кара Господня, тогда все ваши семьи состоят из мошенников».

Иудейский священник мог бы возразить и на это, он мог бы сказать, что есть несчастья, присущие человеческой природе, а есть другие, нарочно ниспосланные Богом. Но нашему резонеру можно было бы объяснить, насколько смешно полагать, будто лихорадка и заморозки являются то Божьей карой, то природным феноменом.

Наконец, среди иудеев фарисеи и ессеи по-своему признали существование ада; догмат этот перешел уже от греков к римлянам и был воспринят христианами.

Некоторые отцы церкви не верили в вечные муки; им казалось нелепым целую вечность жечь беднягу, укравшего козу. Напрасно говорит Вергилий в шестой книге «Энеиды»: