Эмпириомонизм - Богданов Александр Александрович (мир книг .TXT) 📗
Различается немало «качественных» оттенков удовольствия и страдания, но это не мешает тому, что как величины все «удовольствия» и все «страдания» взаимно сравнимы, соизмеримы [35], хотя, разумеется, такое сравнение труднее для наблюдателя, чем различные «качественные» оттенки. Наша же задача заключается, к счастью, не в таких сравнениях, а в выяснении самой общей зависимости между алгеброй аффекционала и алгеброй жизнеразностей.
Вопрос о биологическом значении чувственного тона не может вызывать особенных сомнений: так как удовольствие есть то, к чему организм стремится, а страдание — то, чего он избегает, то с эволюционной точки зрения удовольствие должно означать некоторое повышение жизни, а страдание — ее понижение; если бы дело обстояло иначе, то организм имел бы фальшивого руководителя в своих стремлениях и неминуемо скоро погибал бы. Конечно, и в действительности этот руководитель не идеально надежен — удовольствия бывают иногда вредны по результатам, страдания полезны; но в общем совпадение приятного с жизненно полезным и неприятного с жизненно вредным достигается, бесспорно, в достаточной мере.
Представляя собой непосредственную характеристику переживаний, удовольствие и страдание означают, очевидно, непосредственно полезное и вредное для системы, именно для центрального нервного аппарата, непосредственное повышение или понижение его жизни. Именно такое не непосредственное значение имеют в физиологической жизни положительные и отрицательные жизнеразности; поэтому как нельзя более естественно принять, что положительный чувственный тон, удовольствие, соответствует положительной жизнеразности — повышению энергии системы, а отрицательный чувственный тон, страдание, — отрицательной жизнеразности — понижению энергии. И этот вывод может быть подтвержден массою фактов.
Резюмируя эти факты в сжатой формуле, можно сказать: из собственного опыта всякому известно, что страдание истощает нервную систему, понижает энергию ее жизнедеятельности, тогда как удовольствие увеличивает силы, повышает энергию жизнедеятельности. Что же касается тех несравненно менее многочисленных случаев, когда наблюдается, по-видимому, противоположное отношение, то они вполне объясняются тем, что последующие результаты некоторых жизнеразностей не соответствуют их непосредственному, прямому значению: в зависимости от определенной суммы условий данное повышение энергии может повести к гораздо большему затем понижению, и наоборот. Но непосредственный смысл всякого аффекционала от этого не изменяется [36].
Так как наше представление об аффекционале вытекает из принятого нами взгляда на жизнеразности, то вполне естественно, что иное понимание жизнеразностей должно вести и к иной точке зрения на аффекционал. Для Авенариуса всякая жизнеразность означает непосредственную неприспособленность; поэтому у него удовольствие означает уменьшение или прекращение какой бы то ни было жизнеразности, а страдание — возникновение жизнеразности или ее возрастание. Это совершенно логичный вывод из неверной посылки, и, как таковой, он не может не стоять в противоречии с действительностью.
Некоторую биологическую несообразность этого вывода легко заметить уже с первого взгляда. Если в системе устанавливается определенная жизнеразность — положим, отрицательная, которая долгое время держится на одной высоте или очень мало колеблется в ту и другую сторону, — то аффекционал должен отсутствовать. Между тем ясно, что система при этом идет к разрушению и если жизнеразность велика, то очень быстро. Аффекционал не дает организму никаких указаний: между тем именно от него зависит направление дальнейших жизненных проявлений системы, он — стимул ее борьбы против неблагоприятных условий. Ясно, что он оказывается биологически несостоятелен — результат, во всяком случае, довольно мало вероятный.
Существует целый ряд случаев, когда окраска удовольствия соединяется с несомненным нарушением имевшегося налицо относительного равновесия системы: это все «приятные неожиданности». Человек находится в спокойном, безразличном настроении, и вдруг почта приносит ему известие, которого он вовсе не ожидал, но которое кажется ему очень хорошим, или вдруг случайная комбинация мелких обстоятельств наталкивает его на открытие, к которому он вовсе не стремился, но которое кажется ему ценным. Какие при этом устраняются жизнеразности? Совершенно наоборот, они возникают, но это — положительные жизнеразности. Да и вообще картина физиологических проявлений радости, по сравнению со спокойным состоянием организма, всего меньше говорит об устранении жизнеразностей, о приближении к идеальному равновесию. Расширение мелких и мельчайших сосудов мозга — основной симптом приятных эмоций — с очевидностью говорит об увеличении ассимиляции в центральном аппарате; и только как производное явление выступает затем возрастание также и затрат энергии, в виде повышения произвольной иннервации (движения, выражающие радость).
Со стороны внешних проявлений эмоцию радости очень напоминает состояние маниакальной экзальтации. Сам Авенариус, как мы видели, указывает на эту болезнь как на пример отрицательного значения той жизнеразности, которая заключается в перевесе «питания». Странно, как Авенариус не заметил, что этот пример прямо подрывает принятую им теорию аффекционала. Ведь самочувствие больного, особенно в начале болезни, когда еще только возникает гиперемия мозга, а с ней и положительная жизнеразность, бывает приятное. По Авенариусу, оно должно было бы оказаться неприятным.
Особенно трудно понять с точки зрения разбираемой теории действие наркотических ядов на психическую систему. Начальные стадии этого действия характеризуются приятным возбуждением. Значит ли это, что, например, морфий или алкоголь, отравляя нервную систему, приближает ее к идеальному равновесию ассимиляции с дезассимиляцией? Но для этого надо принять, что такие яды имеют два противоположных физиологических действия: относительное увеличение ассимиляции при перевесе дезассимиляции и ее уменьшение, когда она преобладает над дезассимиляцией. Более чем натянутое истолкование фактов. Гораздо вероятнее, что дело сводится просто к временному повышению энергии системы (разумеется, только временному).
Не подлежит сомнению, что отрицательные эмоции в основе имеют отрицательную жизнеразность. Печаль, например, в своих физиологических проявлениях, бесспорно, указывает на недостаточную ассимиляцию: сжатие мелких артерий и капилляров, с усилением, следовательно, иннервационных затрат в вазомоторной системе и с уменьшением поверхности питания тканей, составляет основную черту эмоции. От этого и зависит истощающее действие печали на нервную систему. Предположим теперь, что эмоция печали выступает при наличности общего перевеса ассимиляции; в таком случае начало эмоции, пока она только устраняет это неравенство и приближает систему к равновесию, должно иметь приятную окраску. Действительность, однако, не дает нам такого психофизиологического абсурда.
Легко видеть, что все указанные нами трудности вовсе не существуют для той точки зрения, которая принята нами: факты целиком укладываются в ее рамки. Поэтому если Авенариус и считал свои воззрения на жизненное значение жизнеразностей, а стало быть, и на природу аффекционала «wissenschaftliches Gemeingut» — общенаучным достоянием, то он в этом ошибался; правильнее было бы характеризовать данное воззрение как весьма распространенный между физиологами предрассудок, каких всегда немало держится в науке [37]. Устраняя этот предрассудок, надо принять ту точку зрения, которая является наиболее простой и естественной, ту, которая ясно формулирована уже Спинозой в его «Этике» (конечно, в терминах «силы», а не энергии) и которая может быть в значительной мере связана с воззрениями Мейнерта. Эту точку зрения сжато можно выразить так:
