Нравственная философия - Эмерсон Ральф Уолдо (электронную книгу бесплатно без регистрации txt) 📗
Такие книги, которые возбуждают в нас здоровые, жизненные силы, гораздо нужнее для нас всех трактатов о политической или домашней экономии. Жизнь может сделаться пиршеством для одних людей умудренных; если же станешь рассматривать ее из-за угла благоразумия, она обратит к нам лицо грозное, истомленное.
Нарушения законов природы, свершенные и предшественниками, и современниками, налегли на нас и искупаются нами. Неловко и тяжело каждому живущему человеку… Что же это, как не доказательство попрания законов, и естественных, и разумных, и нравственных? И не только доказательство, но полное удостоверение в том, что нужно было нарушение за нарушением для того, чтобы дойти до накопления такой многосложности бедствий, окружающих нас со всех сторон. Война, чума, голод, холера обнаруживают какое-то озлобление в природе, которое, будучи возбуждено преступлениями человека, должно быть искуплено человеческими страданиями.
На просвещении лежит обязанность снабжать человека оружием против зла. Оно должно заблаговременно научить его, что он рожден в эпоху, когда мир стоит на военном положении, что общество и собственное его благосостояние требуют, чтобы он не прохлаждался в застое миролюбия, но, разумный и спокойный, не вызывал и не страшился бури Что жизнь и его доброе имя находятся в полном распоряжении человека и что с безукоризненною чистотою действий, с неуклонною правдою на устах и с соблюдением наилучших уставов приличий ему нечего бояться черни и ее суждений.
Что такое героизм? Вот что: человек решается в своем сердце приосаниться против внешних напастей и удостоверяет себя, что, несмотря на свое одиночество, он в состоянии переведаться с бесчисленным сонмом своих врагов. Эту-то бодрую осанку души называем мы героизмом. Первая к нему ступень: пренебрежение приволия и безопасного местечка. Затем следует доверие к себе и убеждение, что в действительной энергии есть достаточно могущества, чтобы исправлять все приключающиеся с человеком бедствия и отместь мелкие расчеты благоразумия. Герой отнюдь не думает, будто природа заключила с ним договор, в силу которого он никогда не окажется ни смешным, ни странным, ни в невыгодном положении. Но истинное величие разделывается обыкновенно, раз навсегда, с общественным мнением и нисколько не заботится исчислять пред ним то свои милостыни, то свои заслуги, чтоб принести себе оправдание и снискать его похвалу. В доблестной душе равновесие так установлено, что внешние бурные смятения не могут колебать ее воли, и под звуки своей внутренней гармонии герой весело пробирается сквозь страх и сквозь трепет, точно так же, как и сквозь безумный разгул всемирной порчи.
Героизм есть высшее проявление природы индивидуума; героизм следует чувству, а не рассуждению, и потому он прям во всех своих действиях. Сущность его — доверие к себе; средства — презрение ко лжи, к несправедливости, и сила переносит все, что ни постараются навлечь на него клевреты зла. Героизм откровенен и правосуден, великодушен, гостеприимен, воздержан; он гнушается мелочными расчетами и пренебрегает пренебрежениями. Дрянность обыденной жизни и ложное благоразумие, благоговеющее пред богатством и здоровьем, служат предметом его добродушных насмешек Герой может некоторое время стоять в разладе с целым родом человеческим, не исключая людей великих и мудрых; но он не унывает, а повинуется своему врожденному, внутреннему призванию. И кто же в состоянии усмотреть всю разумную причину такого-то действия, как не тот, кто свершает его, ясно понимая, в чем оно заключается! Вот почему даже в людях мудрых и справедливых зароняется временное недоверие до той поры, как они убедятся, что подобные действия вполне соответствуют их собственным воззрениям. Со своей стороны, люди благоразумные косятся на такой поступок; за его совершенное противоречие их чувственным понятиям о благополучии, потому что всякий героический поступок измеряется своим презрением благ внешних. Когда же, напоследок, и внешние блага не обходят героя, тогда и осторожные люди принимаются величать и восхвалять его до небес.
Если наш дух не властелин мира, то он делается его игралищем. Каждый безграмотный человек может прочувствовать не раз в своей жизни, что в ней есть что-то, не заботящееся ни об издержках, ни о здоровье, ни о жизни, ни об опасностях, ни о ненависти, ни о борьбе, что-то, заверяющее его в превосходстве и возвышенности его стремлений, несмотря на всеобщее противоречие и безвыходность настоящего положения. О, какие блага вселюбящая природа хранит для нас, своих нищих детей! Не существует, кажется, и промежутка между ничтожностью и величием. А между тем, смазливый блондинчик, умирающий с появлением проседи на голове, какими невинными глазами смотрит он на жизнь! Как легкомысленны и самоуверенны все его суетствия! Он то занимается нарядами, то печется о своем вожделенном здравии, то вымышляет хитросплетения и расставляет сети и западни, чтобы подтибрить лакомый кусочек или упиться одуряющим нектаром; то кладет он всю душу и все блаженство на приобретение ружья, верховой лошади и осчастливлен пустячною болтовнею, крошечным комплиментом… Добрые люди, живущее по законам арифметики, замечают, как невыгодно гостеприимство, и ведут низкий расчет трат времени, и непредвиденных издержек, которых им стоит гость. Напротив того, высокая душа гонит в преисподнюю земли всякий неприличный, недостойный расчет и говорит: «Я исполню веление Господа, он промыслит огонь и жертву!» По величию собственных свойств такая душа знает, что, предлагая свой дом, свое время, свои деньги не из тщеславия, а из доброжелания, точно будто на самого Бога возлагаешь долг оказать и ей, в случае нужды, такое же вспомоществование, потому что закон возмездия исполняется в совершенстве по всей вселенной. Бремя, по-видимому, утраченное, вознаграждается; заботы, принимаемые нами о других, сами собою несут благословение. Великодушные существа развевают по всей земле пламя любви к человеку и возносят над всем человеческим родом знамя общественных добродетелей. Постановив себя выше «стоимости съестных припасов и ценности драпировок», великая душа, оказывая гостеприимство, как услугу и как ласку, предлагает вам все, что она в состоянии предложить, и такой кусок хлеба, такой стакан воды слаще и вкуснее роскошнейших пиров всех столиц в мире.
Воздержанность героя проистекает не из одного уважения к своему человеческому достоинству; нет, он любит умеренность за ее изящность, а не за узкость; и не станет терять времени на то, чтобы высокопарно и горько сетовать на обычай пить вино, чай, опиум, есть разные мяса, одеваться в шелк, украшаться золотом. Сам он едва замечает, что подносят ему за обедом, что он носит на плечах, и жизнь его, нераспределенная по методе и по щепетильной аккуратности, близка к природа и к поэзии. Наш апостол индейцев Джон Элиот пил одну воду, но он отзывался о вине так «Это славный, благородный напиток, и мы должны благодарить Бога, который дал его нам. Однако сколько мне помнится, вода сотворена прежде вина».
Нам рассказывают, будто Брут, после сражения при Филиппах, закалывая себя мечом, произнес стих Эврипида: «Всю жизнь следовал я за тобою, о добродетель, и теперь вижу, что ты — мечта!» Я вполне уверен, что этот рассказ — клевета на героя: великая душа не променяет на деньги своего благородства и своей правоты; она не гонится за вкусными обедами и за мягкими постелями. Сущность величия заключается именно в убеждении, что добродетель удовлетворяет сама себя, что ее красит бедность; ей не нужны богатства; при их потере она сумеет обойтись и без них.
Из всех качеств людей-героев более всего прельщает мое воображение их невозмутимая добродушная веселость. Торжественно страдать, торжественно отважиться и предпринять еще можно и при исполнении весьма обыкновенного долга. Но великие души так мало дорожат успехом, мнением, жизнью, что не имеют и в помыслах склонять врагов просьбами или выставлять напоказ свои огорчения: они всегда просто — велики. Томас Морус шутит на эшафоте; Сократ осуждает себя за то, что принимал почести в Пританее, Сципион, обвиненный во взяточничестве, не унижает себя оправданиями, но пред лицом своих судей рвет на клочки отчет в израсходованных суммах.
