Религия эллинизма - Зелинский Фаддей Франкович (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Бросить я должен красу над красами, лучистое солнце, Бросить алмазные звезды и лик благодатный Селены, Сочные бросить арбузы, и яблоки бросить, и груши...
из которого мы заключаем, что в Греции праздник Адониса справлялся не весною, как в Вавилоне праздник Таммуза, а летом или ранней осенью.
Но тот же культ – вряд ли из Финикии, а скорее, непосредственно из Вавилона – проник и в семитскую Анатолию, главным образом, в Лидию, и там существенным образом изменил местный миф и культ Великой Матери и Аттиса. Имена остались местные; но была введена одна подробность, сближающая Аттиса с Адонисом: его самооскопление было заменено смертью на охоте, и притом именно от поранения клыком вепря. В этом, действительно, отличие лидийского Аттиса от того фригийского, о котором была речь в предыдущей главе. И это проникновение должно было состояться в очень ранние времена; оно успело повлиять на легенду о лидийских царях и создать тот ее вариант, который мы знаем, благодаря пересказу Геродота (136 сл.). Здесь Аттис (правда, с правописанием Atys, не изменяющим дела) является сыном царя Креза, и гибнет он от руки Адраста ("Неизбежного", т.е. бога смерти) во время охоты на вепря.
Но это мимоходом; не в первый раз мы встречаем слияние Афродиты с Великой Матерью. Возвращаемся к настоящему Адонису. Мы проследили его судьбу в древнем Вавилоне, в семитской Сирии и в Греции эпохи независимости; теперь перед нами последний и главный для нас вопрос: роль культа Адониса и Афродиты в религии эллинизма.
Она именно такая, какой мы ее ожидаем при греко-восточном характере этого эллинизма: Адонис, не допущенный до тех пор в греческий пантеон, принимается в него теперь, его культ из частного становится государственным. Доказательств мы ищем прежде всего в царстве Селевкидов, взрастившем во времена оны религию Адониса и передавшем ее собственной Греции. К сожалению, оно мало дает о себе знать в нашей литературе; жаль, что не сохранилось почти ничего от придворного поэта Селевкидов, от Эвфориона! С другой стороны, мы знаем эллинизаторские тенденции Селевкидов, их нелюбовь ко всему варварскому, особенно в религии. Но культ Адониса был достаточно эллинизован своим долгим сожительством с эллинской Афродитой: в этой греческой – уж, конечно, не финикийской, – форме его можно было принять в цикл государственных культов. И действительно, он был принят; мы заключаем это, правда, из очень немногословного свидетельства, оно состоит буквально из одного только слова, но это слово вполне доказательно. Это – имя месяца Adonisios в Селевкии – неизвестно, какой, но, конечно, основанный Селевкидами. Прошу отметить форму – Adonisios, не Adonios; отсюда видно, что чествовался греческий Адонис, а не семитский Адон.
Этого мало; ничего не поделаешь. Красноречивее наши источники для третьего из греко-восточных царств, для птолемеевского Египта – точнее говоря, один источник, но зато первостепенный, – лучший поэт эллинизма, Феокрит. Он навестил Александрию в правление Птолемея II Филадельфа, в 60-е годы III века, был свидетелем праздника Адониса, справленного царицей Арсиноей в ее дворце – праздника царского, прошу отметить, а стало быть, при тогдашней форме правления, государственного – и описал виденное им в одной из своих прелестнейших идиллий, в "Сиракузянках". Описал он его в форме драматической: две землячки поэта, поселившиеся в Александрии сиракузские мещанки, приходят посмотреть на праздник. С трудом протиснувшись через толпу, они входят во двор царских хором; их взорам представляется открытая спереди зеленая беседка, в ней два серебряных ложа, на одном лежит кумир Адониса, на другом кумир Афродиты. Деловитые хозяйки, они обращают свое внимание первым делом на расписные материи, которыми устланы ложа:
Что за ткачихи, Афина, покровы им эти соткали! Чья им искусная кисть создала этих образов [1] прелесть: Ведь, что живые стоят, что живые, гуляют по ткани. Скажешь, с душою они: нет на свете мудрей человека!
Потом лишь приковывает их взоры и лежащий поверх спускающихся с ложа тканей кумир:
Сам же какой ненаглядный лежит на серебряном ложе, Пухом весенним как раз золотя молодые ланиты, Трижды любимый Адонис, и в мраке Аида любимый. То же скажет вскоре затем и певица богослужебного гимна: Лет жениху восемнадцать, поди – девятнадцать, не больше: Пух золотой на устах, молодое не колет лобзанье.
Само ложе – высокое, из черного дерева с золотыми и серебряными украшениями; ножки облицованы барельефами из слоновой кости, изображающими похищение молодого Ганимеда орлом, этот чудный символ тоски "вверх, вверх!", так хорошо переданной Гете в его дифирамбе об этом отроке. Чувствовала ли ее и наша певица?
Что тут эбена, что злата! Орлы же из кости слоновой Зевсу-Крониду несут виночерпия в высь молодого. Сверху – порфира ковров; они сна беспробудного мягче. С гордостью скажет Милет и на Самосе пастырь загонов: "Нашей работой твое изукрашено ложе, Адонис!" [2]Ложе Киприде – одно, а Адонису-свету – другое. Перед ложами – столы с угощениями для блаженной четы: Все здесь лежит на столах, что в ветвях плодоносных поспело; Садики нежные тут же в серебряных вижу корзинках; Тут же в сосудах златых благовоний сирийских услада; Тут же печенья манят – на листах их пекут мастерицы, Сок многовидных цветов к белоснежной муке прибавляя; В меде ее ж разведя, иль в елее густом, налепили Птичек пекарки для вас и зверьков всевозможных подобья.
Тут наше внимание привлекают особенно упомянутые "садики" Адониса – это их техническое имя – в серебряных корзиночках, характерная принадлежность именно нашего праздника. Принято было украшать ложе Адониса быстро взращенными цветами и злаками – это достигалось, вероятно, тем, что их поливали вином вместо воды – которые, разумеется, так же быстро и вяли, не дав плодов: символ скоротечности жизни самого Адониса. Можно при этом вспомнить слова из вавилонского гимна Таммузу: "ты – зародыш, не принесший плода в поле" и т.д.
И наконец, сама беседка, осеняющая эту красивую сцену. И здесь, согласно эллинскому вкусу, природа украшена искусством, приличествующими скульптурными изображениями:
Ложа – в зеленой беседке; анис (?) ее кроет приятный. В ней средь листвы над четою младенцы-эроты летают, Точно птенцы-соловьи, что пытают на дереве смело Крылышек силу растущих и с ветки на ветку порхают.
В Александрии, как вероятно и везде, где праздник Адониса приходился в жаркую пору года – день горя следовал за днем радости; последний, поэтому, представлял не воссоединение любящей четы, а ее блаженную жизнь до разлуки. Поэтому и особенной литургической службы не было: народ приходил посмотреть на беседку и уходил, и только певицы сменяли друг друга у лож, состязаясь из-за награды, назначенной для лучшей. Нашим мещанкам посчастливилось: как раз после их прихода очередь дошла до прошлогодней победительницы. После принятого призыва богини она продолжает:
Видишь, сколь дивным тебе с вечноструйного волн Ахеронта В месяц двенадцатый днесь возвращают Адониса Оры...
Относящиеся к описанию лож и беседки стихи мы уже привели; заключение же гимна следующее:
Радуйся ныне, Киприда, общению радуйся мужа! Завтра ж с росой предрассветной мы города стогны покинем И понесем вас толпой, где у берега волны бушуют. Волосы там распустив, расстегнув выше пояса платье, Грудь обнажим мы свою и печальную песню затянем. Милый Адонис, сюда приходить и в Аид возвращаться Силу имеешь один среди всех ты блаженных героев... Радуйся, милый Адонис, и нам будь приход твой на радость! Милостив будь к нам и ныне, Адонис, и впредь; дружелюбно Приняли ныне тебя мы, и примем, когда ты вернешься.
Праздник Адоний, значит, по крайней мере двухдневный – но, конечно, ничто не мешает предположить, что драгоценное сооружение, описанное нами, не на один только день было рассчитано, и что мы только случайно вместе с нашими мещанками попали на последний. Как бы то ни было, "завтра" предстоит праздник разлуки, а с ним и плач по Адонисе, тот самый плач, который мы имели в виду выше, приводя относящиеся к нему отрывки Сафо и Праксиллы.
