Киберпространство и проблема спасения - Секацкий Александр Куприянович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Сущность техники, согласно самому известному тезису Хайдеггера, не есть нечто техническое и, в конечном счете, ветвящийся посох и ракета суть производные различных основоположений веры.
***
Ракету обретает устремленный к своей цели дух — в том случае, если цель высока, требует преодоления земного притяжения, а духу дано время, которое не начинается всякий раз заново, а началось однажды, в определенный момент обетования, и теперь лишь суммируется, эластично растягивая подготовку к Настоящему… Волны времени, или, правильнее будет сказать автономных времен, вечно смывающие друг друга, с некоторого момента перекрываются плотиной — и с этого же момента резервуар сущего заполняется несмываемыми объективациями, в том числе и научными фактами.
Итак, экзистенциальный проект христианства отличается беспрецедентной компактностью. Радикально упрощенная процедура привязки к трансцендентному («несть ни иудея ни эллина») экономит мыслительное пространство, оставляя (предоставляя) обширную пустующую площадку для индивидуальной застройки. Европейский индивидуализм есть такая же производная эксклюзивного Факта, как и космическая ракета. И Лютер, топчущий папскую буллу, и английские пуритане в армии Кромвеля, не нуждающиеся для проявления высочайшей доблести ни в каком харизматическом лидере ведут себя подобно первым христианам, поскольку располагают обновленным основанием прямого богословского действия. Это предполагает возможность непосредственного контакта с Богом из любой точки: кем бы ты ни был — булочником, банкиром или физиком-теоретиком, твои профессиональные успехи не останутся без внимания Господа. Во всякий момент можно свериться, не отклонился ли ты с истинного пути, сохраняется ли соответствие замыслу Бога о тебе? Это и есть теология прямого действия: сдобная, добросовестно испеченная булочка, признанная покупателем в качестве таковой, свидетельствует о том, что Господь пребывает с тобой и ты ему угоден. Нет смысла отвлекаться на расшифровку косвенных знамений, нет необходимости в шамане, впадающем в транс. Овеществленные результаты труда суть плоды мирской аскезы и они по своему тоже свидетельствуют о причастности к трансцендентному. Сакральное измерение отпечатано также и в них, а без сопричастности этому измерению невозможна полнота человеческого. Вся суть дела в том, что сакральное преобразовано в достоинство факта, в этом же и радикальное новация христианства, тогда как в мистических и аскетических практиках мы, напротив, можем найти много общего с любым расширением человеческого существа, позволяющим именовать его человеком.
Вдумаемся в привычное выражение «как неопровержимо свидетельствуют факты». Вдумаемся и зададимся вопросом: что же наделило свидетельство фактов неопровержимостью? Для этого всмотримся в прежние типы неопровержимости, такие как вещее слово (включая табу), ритуал, повеление (воля) господина — все они были санкционированы свыше. Даже идеалы равенства и братства стоили бы немного без божественной санкции, что прекрасно осознавал один из первых их поборников, Жан Жак Руссо [5]. И вот теперь эта санкция перенесена и на фактичность факта, в результате чего сам момент теперь получил новый, несравненно более высокий статус. У нас есть все основания для такого предположения, ведь действенность факта не уступает силе ритуала, при том, что фактичность преодолевает разделение сакрального и профанного: где бы ни обнаружился факт, он остается фактом. Заметим вновь: благодаря воспроизводству параметров первичного факта. Сама первичность факта-архетипа была так необычна, что потребовала перестановки моментов времени, ее, например, всем своим авторитетом осуществляет Иоанн Креститель, провозглашая: «Ибо идущий за мною превыше меня» (Матф; 3, 11). «Идущий за мною» должен быть изъят из порядка отождествлений и наделен абсолютной эксклюзивностью. Только такая радикальная реверсия времени прерывает неразличимость следования и задает следованию иной отсчет: только теперь следующий (будущий) день начинает пониматься как следующий отсюда в зависимое, но все же открытое будущее [6]. Если угодно, извивающийся посох Моисея в этот момент уступает место астронавтике креста.
Правда, ratio требует ссылаться на «практику» или на «опыт» в качестве высшей санкции. Однако фактологическая раскадровка мира как раз и предопределяет достоверный опыт. Если же подобная «тематизация» отсутствует, привычные ссылки сразу же приобретают метафорический оттенок: аскетическая практика или мистический опыт ничуть не менее достоверны, если санкция свыше принадлежит им.
Сакрализация факта как некая санкция свыше становится очевидной из простого сравнения. Если интерпретация дисциплины труда булочника в качестве прямого богословского действия может показаться специфически протестантским кунштюком, то самодостаточность факта как предельного обоснования науки и занятий ею превосходит любую мистику по своей непостижимости.
Представим себе исследователя, всю жизнь изучающего воздействие гамма-излучения на бледно-розовые ноготки. Или, если угодно, изучающего реакцию слюноотделения у собак. Почему всерьез никому не приходит в голову усомниться в правомочности его деятельности, более того, в ее высоком, почти сакральном статусе? Попробовал бы какой-нибудь жрец из дохристианского прошлого увлечь и повести за собой паству со словами: «следуйте за мной и я приведу вас к тому, чему вы сможете посвятить всю свою жизнь — вам откроется достоверное знание о рефлексах и процессах слюноотделения». Шумеры, ассирийцы, египтяне, а впрочем и греки сочли бы его безумцем — уже в силу одного этого наука была бы невозможна. И главным препятствием явился бы крайне сомнительный статус самого факта, статус не подтвержденный сакральной санкцией. В таких условиях «фактопроизводство» не может получить широкого распространения. Его заменяют ритуалы и производные мистического опыта, но эти производные не покоятся на прочном основании. Мистический опыт не обладает гарантированной воспроизводимостью: «размерность» его составляющих принципиально различна.
Дело радикально меняется с появлением священного писания христиан: этот текст содержит исходный Факт и санкционирует дальнейшую «фактологию» — поэтому он открывает в мире невиданное ранее чудесное измерение, измерение фактов. Поэтому и жрец науки, в отличие от жреца Астарты или жреца вуду вполне может сказать: пойдемте за мною, и вы обретете новые факты. Последовавшие призыву знают: то, что они обретут — вовсе не пустяк. Ведь и рождение Иисуса в Вифлееме, и воскрешение им Лазаря и его собственное вознесение суть, прежде всего факты. Факты, следовательно, очень важны; Господь пожелал так, чтобы и в профанном мире тоже имелись факты, чтобы явленное им чудо — научный опыт, — не знало ограничений, подобных мистическому опыту. Отблеск санкции Иисуса доходит и туда, куда прежде никогда не проникал свет трансцендентного, вплоть до уровня условных рефлексов и строения литосферы.
Теперь становится возможным позитивизм и позитивные науки. А также и самозабвенный производительный труд, поскольку человеческая экзистенция не расточается в отчуждении, в объективациях товарной формы, а благодаря теологии прямого действия сохраняет привязку духовной монады к конечному изделию. Ученый, посвятивший жизнь капельным эффектам и производитель булавок, преуспевший в своем бизнесе в равной мере зависимы от санкции Иисуса; именно благодаря этой санкции их сугубо партикулярное занятие не остается исключительно профанным времяпрепровождением, а пребывает в ранге общественно значимого жеста. И уж тем более космонавт, выходящий на околоземную орбиту совершает теургический акт, смыкая параллельные, а то и расходящиеся потоки аскетического духовного воспарения и приумножения постава.
***
