Теория нравственных чувств - Смит Адам (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
1. Те же побуждения, по которым мы сочувствуем радости наших ближних при виде их счастья, заставляют нас разделять их расположение и благосклонность к человеку, которого они считают причиной своего счастья. Мы понимаем признательность их и до некоторой степени сами испытываем ее. Нам было бы грустно, если бы они потеряли доверие к доставленному им счастью или если бы даже чувство их направлено было на человека, находящегося от них на таком расстоянии, что они не могли бы пользоваться его внимательностью и расположением, даже если расстояние это лишало бы их только удовольствия, доставляемого его присутствием. Мы испытываем это чувство особенно тогда, когда человек таким образом становится счастливым орудием благополучия своего друга. Когда мы видим, что один человек получает облегчение и помощь от другого человека, то наше сочувствие к тому, кому оказывается благодеяние, усиливает нашу симпатию к благодарности, внушаемой ему его благодетелем; мы смотрим его глазами на последнего, который и нам становится дорог и любезен. Вот почему мы расположены разделять живую признательность к нему и одобряем те услуги ему, которые внушаются чувством признательности; так как мы сочувствуем самой благодарности, то и выражения ее находим естественными и законными.
2. Так как мы сочувствуем страданиям наших ближних, то разделяем и их отвращение к человеку, причинившему им несчастье. Сердце наше отзывается одинаково как на их страдания, так и на их усилия избавиться от них или уничтожить то, что производит их. Недеятельное и холодное сострадание, какое мы обыкновенно испытываем при страдании постороннего человека, уступает в таком случае место более живому и глубокому чувству, побуждающему нас поддерживать его усилия к освобождению от несчастья и к отмщению за него. Когда это несчастье причинено ему одним только человеком, то мы особенно живо испытываем то чувство, о котором идет речь: при виде человека, притесненного или обиженного другим человеком, мы сочувствуем его негодованию и мести, как и его несчастью. Мы радуемся нападению на обидчика, готовы поддержать обиженного и до некоторой степени принять участие в его негодовании. Если последний погибнет в борьбе, мы разделяем не только действительное негодование его родных и друзей, но негодование, существующее, так сказать, только в нашем воображении и приписываемое нами несчастному погибшему. Подобно тому как, переносясь в его положение, мысленно мы воображаем себя на его месте, таким же точно образом мы наделяем новой жизнью его бездушный труп. Мы переносим, так сказать, его положение в наше собственное существование и в таком случае испытываем за него такое чувство, которое уже невозможно для него и которое составляет результат симпатии, создаваемой нашим воображением. Слезы, проливаемые нами над его неисправимым несчастьем, представляются нам самым слабым сочувствием, какое он заслуживает. Нам кажется, что мы не должны быть равнодушны и к нанесенной ему обиде; мы негодуем, испытываем желание мести, которое, кажется нам, сам он ощущает и которое он действительно ощущал бы, если бы холодный и безжизненный труп его мог отзываться на то, что происходит вокруг него. Кровь его требует отмщения; нам представляется, что покой его возмущается при одной только мысли, что нанесенная ему обида осталась без наказания.
Сочувствие наше к воображаемой мести со стороны мертвых породило те ужасные представления, которые окружают смертный одр убийцы, тех духов, которые, по нашему суеверию, бродят по кладбищу и призывают мщение на человека, который поверг в могилу своего ближнего. Что касается этого самого страшного из всех преступлений, то прежде чем внушить нам какое бы то ни было представление о полезности наказания, природа запечатлела в человеческом сердце неизгладимыми чертами в некотором роде инстинктивное одобрение непреложного и священного закона возмездия.
Глава III. ЕСЛИ МЫ НЕ ОДОБРЯЕМ ПОСТУПКА БЛАГОДЕТЕЛЯ, ТО БЛАГОДАРНОСТЬ ОБЛАГОДЕТЕЛЬСТВОВАННОГО ЧЕЛОВЕКА ВЫЗЫВАЕТ К СЕБЕ СЛАБОЕ СОЧУВСТВИЕ; А ЕСЛИ ОСНОВАНИЯ, ПОБУДИВШИЕ ЧЕЛОВЕКА ПРИЧИНИТЬ ЗЛО БЛИЖНЕМУ, НЕ ВЫЗЫВАЮТ НЕОДОБРЕНИЯ, ТО НЕГОДОВАНИЕ ПОСТРАДАВШЕГО НЕ ВЫЗЫВАЕТ К СЕБЕ НИКАКОЙ СИМПАТИИ
Необходимо, впрочем, заметить, что как бы благодетельны или как бы пагубны ни казались намерения или поступки одного человека относительно другого человека, если мы не видим оправдания благодеяния в чувствах, которые вызвали его, то мы слабо сочувствуем благодарности облагодетельствованного человека; если же, в случае причиненного человеку зла, мы не только не порицаем, но и оправдываем вызвавшее его побуждение, то негодование человека, которому сделано зло, не пробуждает в нас никакой симпатии. В первом случае нам кажется, что благодеяние заслуживает меньшей благодарности, а во втором – негодование, по нашему мнению, совершенно несправедливо. Первый поступок мало заслуживает награждения, а второй не заслуживает никакого наказания.
1. Я сказал, во-первых, что если мы не можем сочувствовать побуждениям, вызывающим человека на определенный поступок, и если находим их малоосновательными, то мы менее расположены разделять благодарность того, кому поступок этот приносит пользу. В самом деле, непомерная и преувеличенная щедрость, расточающая благодеяния по самым пустым случаям, побуждающая, например, человека передать кому-либо важное место потому только, что он носит с ним одну фамилию, вовсе не заслуживает нашего одобрения. Мы видим огромное несоответствие между заслугой и наградой. Наше презрение к безумию благотворителя препятствует нам сочувствовать благодарности облагодетельствованного человека. Нам кажется, что первый вовсе не заслуживает благодарности; а поставив себя на место последнего, мы не чувствуем особенного уважения к его благодетелю и охотно освобождаем его от той благоговейной преданности и внимательности, какие прилично воздавать человеку, внушающему к себе больше уважения: если отношения облагодетельствованного человека к своему благодетелю удовлетворяют общим требованиям человеколюбия и справедливости, то мы прощаем отсутствие в нем внимательности и почтительности, которые заслужил бы более достойный покровитель. Государь, чрезмерно награждающий своих любимцев богатством, почестями и властью, реже вызывает в них сильную привязанность к себе, чем государь, распределяющий свои благодеяния с большей разборчивостью. Великодушная, но безумная щедрость британского короля Якова I никого не привязывала к нему, так что, несмотря на приветливый и мягкий характер, государь этот прожил и умер, не имея ни одного друга. И наоборот, весь народ и все дворянство королевства жертвовали жизнью и имуществом для поддержания его сына, несмотря на строгий и холодный нрав последнего, и только за то, что он отличался большей любовью к порядку и большей разборчивостью при выборе людей.
2. Я сказал, во-вторых, что если дело идет о зле, причиненном человеку, то, как бы велико оно ни было, негодование или месть последнего не вызывает в нас никакого сочувствия, если человек, сделавший ему зло, был вынужден к этому и руководствовался побуждениями, которые мы не можем не одобрить. Когда враждуют два человека, то мы принимаем сторону одного и не можем разделить неприязненных чувств другого. Симпатия наша к тому из них, чувства которого мы разделяем и оправдываем, не допускает сочувствия к другому, кого, по необходимости, мы обвиняем. Поэтому никакое возмездие (если оно не переходит за границы того, что допускается нашим симпатическим враждебным чувством, или того, что мы решились бы сами причинить ему), не может ни взволновать, ни возмутить нас. Когда мы видим жестокого убийцу, идущего на казнь, то какое бы сострадание ни вызывало в нас его несчастье, ни в коем случае мы не могли бы сочувствовать его негодованию к тем, кто поймал и осудил его, если бы он был настолько глуп, чтобы выказать его. Неудержимое и справедливое негодование, возбуждаемое подобным преступником, есть самое страшное, самое смертельное для него наказание; и это негодование никогда не может возмутить нас, ибо, порывшись в глубине нашего сердца, мы нашли бы, что оно разделяет его.
