Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич (читаем книги бесплатно txt) 📗
Но если мы говорим о парадигме постмодерна, то в этой парадигме нет понятия сервера отдельного от сети, как первичной матрицы. Идея фильма «Матрица» — это попытка описать, каким способом надо вернуть человечество, ушедшее в парадигму матричной игры, к той утраченной телесной «онтологии», которая сокрыта за наводками сетевых иллюзий. Помните, там показаны тела, обмотанные проводами, живущие в капсулах, отдающие энергию гигантскому компьютеру. Здесь идея такая: существует определенный дуализм, реальность модерна остается, но парадигма постмодерна прикидывается, будто эта реальность изменилась. С таким же успехом можно сказать, что модерн со своей «реальностью», со своим «материальным телом» и «мыслящим субъектом», набросил точно такую же иллюзию на реальность гномов, эльфов, ангелов, бесов, на то, что жило здесь веками и тысячелетиями вместо нас и рядом с нами. И на самом деле все это есть, как было, а модерн лишь эмулировал свою собственную химеру и закрыл нам зрение, понимание и ощущение, которые были у человека Традиции.
И это будет отчасти правильно, в зависимости от того, какой парадигмой мы руководствуемся. Если мы говорим, что парадигма Традиции верна, то парадигмы модерна и постмодерна суть «эмуляции». Если мы говорим, что верна парадигма модерна, то мы можем сказать, что парадигма Традиции — это примитив, а парадигма постмодерна — искусственная эмуляция. Если же мы всерьез поймем то определение парадигмы, которое я дал в начале лекции, то мы поймем, что парадигма не может быть оценена в том смысле, является ли она объективной реальностью или лишь гносеологической, социальной манипуляцией. Дело в том, что парадигма предполагает, что и то, и то, субъект и объект (субъект как источник гносеологической оценки и социальной манипуляции и объект как то, что подлежит этой оценке), различны на вторичном уровне, но в парадигме они совпадают. Парадигма предшествует им. Поэтому, если сегодня и можно определить, какая разница существует между клоном человека, путешествующим в компьютерной игре, например, «Warcraft», и бьющимся с гоблинами в компьютерных пейзажах, и тем существом, которое сидит за компьютером (сегодня эта дистанция, эта разница есть), то завтра, как это показано в фильме «Газонокосилыцик», этой разницы может и не быть.
Представление о том, что такое субъект, что такое его идентичность, может ли эта идентичность раздваиваться или нет — это тоже свойство парадигмы, поскольку то, что могло происходить в парадигме Традиции, (например, би-локация святого или превращение колдуна в волка) не могло происходить в парадигме модерна. Так, полное отождествление человека с компьютерным клоном вполне может произойти в парадигме постмодерна. Если мы доверяем парадигмальному анализу, то мы заведомо отказываемся от идеи «как все происходит на самом деле». Точнее, не отказываемся, но просто ее откладываем. Смысл путешествия в постфилософию — никогда не задаваться вопросом: «А как оно на самом деле?» Произошло ли уже клонирование, либо оно только может произойти, для нас это вообще не принципиально: мы доверяем, что тренд в сторону однополого производства рано или поздно реализуется.
Как было с овцой Долли? Кто-то возмущался, кто-то радовался, кто-то запрещал, говорили о морали, спрашивали — а что такое мораль, потом опять разрешали, потом опять думали, и, в конечном итоге, их — Долли — стали просто штамповать. Так же и с людьми. Ведь обязательно в нашем мире найдется общество, которое скажет — а почему бы и не попробовать? Как в Китае. Там же не запрещено клонировать. Так что, с точки зрения постфилософии, клоны и репликанты уже здесь...
Вопрос: В постмодерне невозможны новации, возможны лишь новшества. И поэтому вся деятельность и творчество в постмодерне будут комбинаторикой. Не грозит ли нам всем вымереть от скуки, когда закончится возможность комбинаций?
Ответ: Абсолютно верно. Во-первых, новации, действительно, невозможны в постмодерне и, кстати, новации были невозможны в премодерне, потому что все было создано in illo tempore, «во время оно». Действительно, «инновация» или «создание чего-то нового» было специфической идеей Нового времени, и рекомбинация становится главным инструментом постмодерна. Собственно говоря, в какой степени постмодерн весел, это очень большой вопрос. Вы правы. Конечно, это наверное, некий предел скуки, но скуки, которая настолько не может более саму себя выносить, что каждый ее момент должен заполняться эксцессивной комбинаторикой. Что касается возможности для комбинаций, я не могу ответить однозначно, поскольку безграничен мир Традиции, а значит, безгранична демоническая, апокалиптичеекая игра с элементами Традиции. Поскольку сама парадигма Традиции огромна, бесконечна, безгранична, вечна, то мы можем вампирически из нее вытаскивать определенные куски, сочетать их с экстравагантными другими кусками, и пока нас это вдохновляет, рассматривать, потом бросать и брать новое. Я допускаю, что за счет черно-магической операции с остатками сакрального, с тем, что называется в традиционалистской литературе «резидуальными остатками сакрального», возможен черный феномен посттворчества. Постмодерн может длиться довольно долго. И мы далеко еще даже не приступили к полноценной эксплорации этой возможности. То, что мы знаем сегодня как постмодерн или постмодернизм — это некий абортивный суррогат постмодерна. Люди, известные нам как «постмодернистские писатели», особенно российские, вообще ничего ни в чем не понимают. Их моральная ангажированность в либерализм, демократию, права человека их полностью дисквалифицирует, это документ об их неизлечимой отсталости. Реальный постмодерн у нас еще не начинался — он только придет. На Западе кое-что есть, Тарантино, например. В Японии — замечательный Такеши Миике. Это настоящий постмодерн, фундаментальный. Мы же сейчас даже не можем говорить о возможности исчерпания этих комбинаций, потому что мы к ним еще не приступили. Наш национальный, русский, постмодерн — это то, что только-только на подходе, тот, который есть — не в счет, это жалкое недоразумение.
Вопрос: У меня вопрос о том, не связаны ли премодерн и модерн между собой узами последовательности, как различные возраста. Может быть, модерн является во всех своих положениях продолжением премодерна. И постмодерн, в свою очередь, может быть, есть прямое продолжение модерна? Нельзя ли так сказать?
Ответ: Идея антитетичности модерна и премодерна, общества Традиции — идея, которая довольно четко сформулирована и аргументированно изложена у традиционалистов. В начале XX века, когда писали Рене Генон, Титус Бурк-хардт, Фритьоф Шуон, Юлиус Эвола, эта идея казалось маргинальной. Большинство мыслило в рамках модерна, который рассматривал премодерн как детство цивилизации. Постепенно, с развитием радикальной и критической мысли в европейских университетах и кампусах, эта традиционалистская позиция через промежуточные фигуры (Элиаде, Корбена, Шуона, Леви-Стросса, структуралиста, который доказывал, что структурно бытие индейцев затерянного племени на Амазонке сопоставимо по всем параметрам с бытием современного гражданина Европы) стала вполне общепринятой. Этому послужили также масштабная работа структуралистов, следующих за Леви-Строссом, труды «новых левых» и ранних «новых философов», доказывавших, что примитивные группы и архаические общины является особым альтернативным изданием культуры, а не примитивной редакцией европейского мира. Люди, которые рассматривают парадигму модерна как всеобщую парадигму, как правило, считают премодерн ее предшественником. Они даже не осознают нигилизма своего отношения к премодерну, поскольку этот нигилизм сродни отношению взрослых к детям. Само отношение к человеку другого цвета кожи, как к ребенку или отсталому существу — это свойство бытового расизма, мы с этим сталкиваемся постоянно на улицах. Мы сами, хотим мы этого или не хотим, отчасти несем в себе этот комплекс. Когда мы видим человека, который говорит на нашем языке хуже, чем мы, мы думаем, что он отсталый, мы над ним смеемся, хотя на своем языке он говорит прекрасно, а мы вообще ничего не можем на его языке сказать. Вот это приблизительно то же самое, что и с модерном. Если бы мы понимали премодерн, то нам бы в голову не пришло рассматривать его как детство, потому что у премодерна были и зрелость, и юность, а модерн — это, в конце концов, лишь девиация по сравнению с премодерном.
