Философские диалоги - Бруно Джордано (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗
Гервазий. Быть может, он, раскусив шутку, так как она не столь уже темна и непонятна, скажет мне: «Это у тебя нет интеллекта, у меня же его больше, чем у всех подобных тебе».
Теофил. Ты ему поверишь не больше, чем слепцу, который бы тебе сказал, что ты слеп и что он видит больше, чем те, кто воображает, что они видят, как ты воображаешь о себе.
Диксон. Достаточно сказано, чтобы показать более очевидно, чем я когда-либо слышал, что означает название материя и то, что должно пониматься как материя в природных вещах. Так пифагореец Тимей [40] на основании перехода одного элемента в другой учит находить материю, которая скрыта и которая может быть познана исключительно лишь по известной аналогии. «Где была форма земли, – говорит он, – там затем появляется форма воды», и здесь не может быть сказано, что одна форма принимает другую, ибо одна противоположность не может допустить или принять другую, то есть сухое не принимает влажного или же сухость не принимает влажности, но некоторой третьей вещью изгоняется сухость и вводится влажность; эта же третья вещь есть носитель одной и другой противоположности и не противоположна ни одной из них. Следовательно, если нельзя думать, что земля превратилась в ничто, то следует полагать, что некоторая вещь, бывшая в земле, осталась и в воде, и эта вещь, на том же основании, когда вода перейдет в воздух (благодаря тому, что способность тепла ее утончит в дым и пар), останется и будет в воздухе.
Теофил. Из этого можно также умозаключить, к их досаде, что никакая вещь не уничтожается и не теряет бытия, но лишь случайную внешнюю и материальную форму. Поэтому как материя, так и субстанциальная форма любой природной вещи, то есть душа, неразрушимы и неуничтожимы в смысле потери бытия целиком и для всего; они, конечно, не являются ни всеми субстанциальными формами перипатетиков, ни другими подобными, состоящими не в чем ином, как в известном составе и порядке акциденций, и все, что они ни называют кроме их первой материи, есть не что иное, как акциденции, состав, характер качества, принцип определения, отношение к «что». Отсюда некоторые смехотворные изощренные метафизики в рясе, желая скорее извинить, чем обвинить своего бога Аристотеля, измыслили человечность, бычность, маслинность в качестве специфических субстанциальных форм; эта человечность, как сократичность, эта бычность, эта лошадность являются числовой субстанцией. Все это они сделали для того, чтобы дать нам субстанциальную форму, которая заслуживает названия субстанции, как материя имеет название и бытие субстанции. Однако они никогда не воспользовались ни одной, ибо если вы их спросите по порядку, в чем состоит субстанциальное бытие Сократа, они ответят – в сократичности; если далее вы спросите: что вы понимаете под сократичностью? они ответят: особенную субстанциальную форму и особенную материю Сократа. Оставим же в стороне эту субстанцию, которая является материей, и скажите мне, что такое субстанция как форма? Некоторые ответят: ее душа. Спросите: что такое эта душа? Если они скажут, что это энтелехия [41] и совершенство тела, которое может жить, вы укажите, что это – акциденция. Если они скажут, что это начало жизни, чувства, роста и интеллекта, вы укажите, что хотя это начало является субстанцией, если рассматривать его основательно, как мы его рассматриваем, тем не менее здесь оно выдвигается единственно лишь как акциденция, ибо быть началом того или другого не значит быть разумом субстанциальным и абсолютным, но разумом случайным и соотносительным к тому, что имеет начало; так мое бытие и субстанция не означают того, благодаря чему я действую или могу действовать, но обозначает то, благодаря чему я существую как Я и абсолютно рассматриваемый. Итак, вы видите, как они понимают эту субстанциальную форму, являющуюся душой; если случайно она и познавалась ими как субстанция, то все же никогда они ее не называли субстанцией и не рассматривали как таковую. Гораздо более очевидно вы можете усмотреть этот вывод, если спросите их, в чем состоит субстанциальная форма какой-нибудь неодушевленной вещи, например, субстанциальная форма дерева. Более тонкие измыслят: в деревянности. Тогда отбросьте ту материю, которая является общей для железа, дерева и камня, и спросите, какая остается субстанциальная форма железа. Никогда они не назовут ничего иного, кроме акциденций. Последние же относятся к началу индивидуализации и придают частное значение, ибо материя может быть приведена к частности лишь при помощи какой-либо формы. Они же утверждают, что эта форма, будучи образующим началом субстанции, является субстанциальной, но в дальнейшем они могут показать эту форму в природе лишь как случайную. И, в конце концов, проделав все это при помощи всех им доступных средств, они получают субстанциальную форму, это верно, но не природную, а логическую; и так, в конце концов, некоторая логическая точка зрения полагается началом природных вещей.
Диксон. Аристотель не догадывается об этом?
Теофил. Я думаю, что он догадывается об этом вернейшим образом; но здесь он не может помочь, поэтому он говорит, что последние различия неназываемы и неизвестны.
Диксон. Так мне кажется, что он открыто признается в своем незнании; и поэтому и я бы решил, что лучше принять те принципы философии, которые в этом важном вопросе не ссылаются на незнание, каковы мнения Пифагора, Эмпедокла и твоего Ноланца, затронутые тобою вчера.
Теофил. Ноланец утверждает следующее: имеется Интеллект, дающий бытие всякой вещи, названный пифагорейцами и Тимеем подателем форм; душа – формальное начало, создающая в себе и формирующая всякую вещь, названная им же источником форм; материя, из которой делается и формируется всякая вещь, названная всеми приемником форм.
Диксон. Это учение мне очень нравится, ибо кажется, что в нем нет недостатков. И действительно, так как мы можем установить постоянное и вечное материальное начало, то с необходимостью мы полагаем также подобное же формальное начало. Мы видим, что все природные формы происходят из материи и снова в материю возвращаются; отсюда кажется, что реально никакая вещь не является постоянной, стойкой, вечной и достойной значения начала, за исключением материи. Кроме того, формы не имеют бытия без материи, в которой они порождаются и разрушаются, из лона которой они исходят и в которое возвращаются. Поэтому материя, которая всегда остается той же самой и плодоносной, должна иметь главное преимущество быть познаваемой как субстанциальное начало, в качестве того, что есть и вечно пребывает. Все же формы в совокупности следует рассматривать лишь как различные расположения материи, которые уходят и приходят – одни прекращаются, другие возобновляются, и ни одна из них не имеет значения начала. Поэтому нашлись такие, кто, хорошо рассмотрев основание природных форм, как это имело место у Аристотеля и других подобных, умозаключили, в конце концов, что они являются лишь акциденциями и обстоятельствами материи; поэтому преимущество акта и совершенства должно относиться к материи, а не к вещам, о которых мы поистине можем сказать, что они не субстанция и не природа, но вещи субстанции и природы, о которой они говорят, что она материя. Последняя же, по их мнению, есть начало необходимое, вечное и божественное, как полагает мавр Авицеброн, называющий ее Богом, находящимся во всех вещах.
Теофил. В эту ошибку они впадают потому, что не знают другой формы, кроме случайной. И этот мавр, хотя он и воспринял из перипатетического учения, в котором он был воспитан, субстанциальную форму, тем не менее, рассматривая ее как вещь уничтожимую, а не только изменяющуюся благодаря материи, и как порожденную и не порождающую, как основанную и не основывающую, как взращенную и не взращивающую, он ее обесценивает и принижает в сравнении с материей – устойчивой, вечной, порождающей материю. И, конечно, это происходит с теми, кто не знает того, что нам известно.
