Теории сознания - Прист Стивен (лучшие книги TXT) 📗
По мнению Райла, также неверно, что действия, совершаемые добровольно, предваряются или вызываются чисто ментальными причинами, называемыми "велениями" или "волевыми актами". Он, разумеется, согласен, что есть несомненные различия между добровольными и недобровольными действиями. Но он отрицает, что мы правильно проведем данное различие, если укажем, что одни действия причинно обусловлены, а другие – не обусловлены загадочными ментальными усилиями (tryings) под названием "воления", появляющимися в некоторой таинственной среде, которая как тень сопровождает действия. Как раз наоборот, сказать, что человек сделал что-то добровольно, значит просто сказать, что он оказался способным сделать это, что ему в этом не препятствовали и, наконец, что он действительно сделал это. Именно потому, что мы наблюдаем людей в ситуациях такого рода, мы можем провести различие между "добровольным" и "недобровольным", а философы, разделяющие иллюзию "догмы призрака в машине", неправильно употребляют эти понятия и потому ставят ложную проблему свободы воли.
Диспозициональному объяснению, предлагаемому Райлом, присуща, без сомнения, немалая интуитивная правдоподобность. Представляется, что оно согласуется со здравым смыслом в том, что если, к примеру, человек знает, что решением некоторой арифметической операции является определенное число, то он может написать данное число в качестве ответа на экзамене или же сказать его нам, когда мы спросим его о решении данной арифметической операции. Или если человек знает, как завязывать рифовые узлы, или умеет говорить по-немецки, то при прочих равных условиях он должен суметь сказать что-то по-немецки или завязать рифовый узел, когда его об этом попросят. Однако читателю, возможно, интересно знать, можно ли это объяснение распространить и на такие связанные исключительно с переживаниями черты ментального, как восприятия или ощущения? Можно ли действительно объяснить подобным образом интроспекцию или воображение, связанное с продуцированием ментальных образов?
Райл осознает эту проблему и признает, что не ко всем психологическим понятиям применим диспозициональный анализ. Некоторые ментальные термины обозначают явления, а не диспозиции, но даже и в этом случае они не явления сознания в каком-либо картезианском смысле.
Для того чтобы понять, что Райл имеет в виду под понятием "явление" (occurence), мы можем сопоставить это понятие с понятием "диспозиция". Взять хотя бы один из райловских примеров из повседневной жизни, когда фиксируется важное различие между утверждением, что человек является курильщиком, и утверждением, что человек курит сигарету. Первое утверждение приписывает человеку диспозицию: у данного человека есть склонность курить сигареты. Ясно, что здесь вовсе не имеется в виду, что данный человек всегда или постоянно курит сигареты или что он курит непосредственно в данный момент. Второе же утверждение не приписывает человеку диспозицию, но сообщает об определенном явлении – о том, что происходит некоторое событие (event). Такого же рода различие имеет место, когда, с одной стороны, говорят, что некто что-то знает или в чем-то убежден, и, с другой стороны, когда говорят, что ему больно или у него зуд. Райл допускает в отношении определенных (но не всех) диспозиций, что они не могли бы существовать, если бы не существовали определенные явления. К примеру, если истинно, что некоторый человек – курильщик, т.е. обладает диспозицией "курить сигареты", то это утверждение может быть истинным только при условии, что имеют место определенные явления, то есть человек иногда курит сигарету. Ясно, что если бы человек время от времени не курил сигареты, то было бы неправильно называть его курильщиком. Но тот факт, что человек выкурил только одну сигарету, еще не дает основания назвать этого человека курильщиком. Таким образом, имеется как различие, так и взаимосвязь между явлениями и диспозициями.
Возможно, наиболее трудным для логико-бихевиористского анализа является понятие "интроспекция". Если в самом деле имеются восприятия нефизических сущностей и в этих восприятия сознание фиксирует свои собственные операции, то трудно понять, как их можно объяснить, ссылаясь на речь или поведение человека. Говоря без обиняков, ответ Райла сводится к тому, что интроспекции в этом смысле просто не существует. Такой вывод не покажется столь уж необычным, если мы рассмотрим, какие основания выдвигает Райл в его пользу.
Райл отмечает, что, признав существование интроспекции, мы допускаем, что имеет место своего рода осознание сознания, а это означает, что мы можем одновременно осуществлять два ментальных акта. Если, например, в ходе вашей интроспекции обнаруживается, что вы принимаете решение вставать рано по утрам, то в отношении вас одновременно верны две вещи: что вы принимаете решение вставать рано по утрам и что вы мысленно обращаете внимание на это решение. Райл очень сомневается в том, что подобное двойное ментальное действие когда-либо имеет место. Он не отрицает того, что имеет смысл говорить о "сосредоточенном внимании", и потому Допускает возможность обратного ему распределенного внимания, когда нас отвлекают или когда мы одновременно выполняем две задачи. Тем не менее, полагает он, этот феномен лучше всего объясняется нашей способностью периодически переключать внимание с одной задачи на другую. В этом вопросе он апеллирует к нашему здравому смыслу, дабы освободить нас от картезианского образа:
… многие из тех, кто готов поверить, что действительно может заниматься описываемой в этом духе интроспекцией, пожалуй, усомнятся в этом, когда убедятся, что для этого они должны будут концентрировать свое внимание одновременно на двух процессах. Они скорее сохранят уверенность в том, что не концентрируют внимание одновременно на двух процессах, чем в том, что способны заниматься интроспекцией (Ук. изд., сс. 166-167).
В дополнение к сказанному Райл ставит непростой вопрос перед сторонниками теории интроспекции: откуда вы знаете, что занимаетесь интроспекцией? Если я знаю, что занимаюсь интроспекцией благодаря интроспекции, то это, как представляется, потребует трех одновременных ментальных актов: изначального акта, который я интроспективно наблюдаю, моей интроспекции изначального акта и, наконец, моей интроспекции самого акта интроспекции. С точки зрения здравого смысла не только не правдоподобно, что существуют подобные ментальные триады, но предложенное решение порождает регресс в бесконечность – я занимаюсь интроспекцией, чтобы знать, что я занимаюсь интроспекцией, чтобы знать, что я занимаюсь интроспекцией, и т.д. Альтернативой является отказ от идеи, что мы знаем о своей интроспекции благодаря интроспекции. Отказавшись от нее, мы тем самым признаем, что можем знать о своем нахождении в некотором ментальном состоянии без помощи интроспекции, но если мы можем без интроспекции знать о своих ментальных состояниях, то почему не могут все остальные?
Естественно, если райловское доказательство того, что наша интроспекция – это просто миф, способно выдержать критику, то оно тем самым наносит серьезный урон целому ряду небихевиористских теорий в психологии. К примеру, поскольку теории Юнга и Фрейда в определенной степени опираются на предполагаемые данные интроспекции, то (если интроспекции не существует) эти теории оказываются совершенно пустыми. Если же вообще не существует знания, полученного с помощью интроспекции, то не может быть истинным и утверждение (которого придерживался Декарт), что знание, полученное с помощью интроспекции, не нуждается в исправлении. Хотя Райл открыто не называет свою философию бихевиоризмом, но одним из очевидных ее следствий (если она верна) является устранение концептуальных препятствий на пути развития бихевиористской психологии как эмпирической науки. Поэтому заключение Райла о том, как следует заниматься психологией, полностью совпадает с надеждами таких первых логических бихевиористов, как Гемпель.