Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид (книга читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Конечно, мне могут сказать, что прекрасный пол не питает такого отвращения к истории, как я изобразил, если это тайная история и в ней есть какие-то достопамятные отношения между людьми, способные возбудить у дам любопытство. Но поскольку я нахожу, что истина, составляющая основание истории, в таких рассказах вообще не принимается во внимание, я не считаю подобный интерес с их стороны свидетельством увлечения историей. Как бы то ни было, я не вижу, почему то же любо-
пытство не могло бы получить лучшее направление, побуждая их интересоваться теми, кто жил в прошлые века, так же, как своими современниками. Что Клеоре до тайной любовной связи Фульвии с Филандром? Разве не меньше занимательности в сплетнях историков о том, что сестра Катона была любовницей Цезаря и имела от него сына, Марка Брута, которого выдавала мужу за его собственного отпрыска? И разве романы Мессалины и Юлии не сойдут для обсуждения, как и любая интрига из тех, что завязались в городе в недавнее время?
Но, право, не знаю, почему я так увлекся и стал подшучивать над дамами. Наверное, по той же причине общий любимец компании часто становится объектом беззлобных шуток и смешков товарищей. Мы вольны обращаться с приятными нам людьми в любой манере; при этом мы предполагаем, что никогда не будем поняты превратно теми, кто уверен в хорошем мнении о себе и симпатии всех присутствующих.
Теперь я перейду к более серьезному исследованию данного предмета и укажу те многочисленные выгоды, которые проистекают из изучения истории. Я покажу, как хорошо годится это занятие для всякого, а особенно для тех, кто из-за слабости телосложения и поверхностности образования лишен возможности заниматься серьезными исследованиями. По-видимому, преимущества изучения истории трояки: она ласкает воображение, совершенствует ум и укрепляет добродетель.
В самом деле, найдется ли более приятное развлечение для ума, чем перенестись в самые отдаленные века и наблюдать человеческое общество в его младенческом состоянии, когда оно делало лишь самые первые шаги по направлению к искусствам и наукам. Наблюдать политику правительств, постепенное возрастание утонченности отношений и совершенствование всего того, что украшает человеческую жизнь; видеть возникновение, развитие, упадок и окончательное крушение достигших наибольшего процветания империй, отмечая добродетели, которые способствовали их величию, и пороки, навлекшие на них гибель. Короче говоря, видеть весь человеческий род с самого начала его истории как бы дефилирующим перед нами, в подлинных красках и без тех масок, которые доставляют столько затруднений суждению современников исторических событий. Какое еще зрелище так же действует на воображение, так же великолепно, разнообразно и интересно?161 Какое удовольствие, исходящее от чувств или воображения, сравнится с ним? Неужели предпочтительнее и достойнее те пустые развлечения, которые занимают у нас столько времени, поглощая наше внимание? Сколь же извращен вкус того, кто так ошибается в выборе наслаждений!
Помимо того что изучение истории приятно, оно в большей степени, чем какая-либо другая отрасль знания, способствует расширению нашего кругозора, и большая часть того, что мы называем эрудицией и так высоко ценим, есть не что иное, как знакомство с историческими фактами. Обширные познания в данной области—удел ученых. Но это непростительное невежество, когда люди, каковы бы ни были их общественное положение и пол, не знакомы ни с историей своей родины, ни с историей Древней Греции и Рима. Женщина может обладать прекрасными манерами и даже некоторой гибкостью соображения, но если ее ум не снабжен необходимыми сведениями, то трудно надеяться, что беседа с ней доставит удовольствие умным и мыслящим людям.
К этому следует прибавить, что история не только представляет собой весьма ценную часть знания, но и открывает дорогу другим видам знаний и снабжает материалом большинство наук. В самом деле, если мы примем во внимание кратковременность человеческой жизни и ограниченность наших познаний, даже относительно современных нам событий, то почувствуем, что нам было бы суждено раз навсегда остаться по своим понятиям детьми, если бы не изобретение этой науки, столь расширяющее пределы нашего опыта, включающее в его границы прошлые века и самые далекие от нас народы и заставляющее данные факты совершенствовать нашу мудрость, как если бы мы сами все это видели. О человеке, сведущем в истории, можно некоторым образом сказать, что он живет с самого начала мира и из каждого столетия черпает нечто для обогащения своих знаний.
Приносимый изучением истории опыт обладает еще и тем преимуществом (помимо того что его источник— всемирная практика), что он знакомит нас с человеческими делами, ни в коей мере не скрывая самых тонких проявлений добродетели. И, говоря по правде, я не знаю другого такого исследования или занятия, которое было бы столь же безупречно в данном отношении, как история. Поэты могут изображать добродетель в самых изысканных красках. Но поскольку они адресуются исключительно к человеческим аффектам, то часто оказываются адвокатами порока. Даже философы любят запутывать самих себя своими тонкими спекуляциями, и мы видели, что некоторые из них заходят столь далеко, что отрицают реальное значение всех моральных различий. Но, как мне кажется, тот факт, что почти все без исключения историки всегда были истинными друзьями добродетели и всегда представляли ее в истинном свете, как бы они ни ошибались в своих суждениях относительно тех или иных отдельных лиц, заслуживает внимания со спекулятивной точки зрения. Даже сам Макиавелли обнаруживает истинное чувство добродетели в своей «Истории Флоренции». Когда он говорит как политик, рассуждая в общей форме, то видит в отравлении, убийстве и лжесвидетельстве вполне законные приемы, относящиеся к искусству власти. Но когда он говорит как историк в своих конкретных повествованиях, то неоднократно выражает столь резкое негодование по поводу порока и такое горячее одобрение добродетели, что я не побоюсь применить к нему высказывание Горация: как бы яростно вы ни изгоняли природу, она все равно возвратится к вам162. Вовсе не трудно объяснить эту симпатию историков к добродетели. Когда деловой человек вступает в жизнь и начинает действовать, он склонен рассматривать характеры людей не такими, каковы они сами по себе, а в связи со своими интересами. Любое его суждение искажается неистовством его страстей. Когда философ, сидя в своем кабинете, размышляет о характерах и нравах, то общий абстрактный взгляд на предметы оставляет его дух настолько холодным и равнодушным, что не остается никакого места для естественной игры природных чувств, и он едва ощущает различие между пороком и добродетелью. История же придерживается надлежащей середины между этими двумя крайностями и взирает на объекты с правильной точки зрения. И те, кто пишет, и те, кто читает историю, интересуются характерами и событиями в достаточной мере, для того чтобы живо испытывать чувства похвалы и порицания, а в то же время они никак лично не заинтересованы в том, чтобы искажать свои суждения.
...Verae voces tum demum pectore ab imo
Eliciuntur...
Lucret.163
ИСТОРИЯ АНГЛИИ (ИЗВЛЕЧЕНИЯ)
Падение Бэкона
(том I, [раздел ] I, «Правление Якова I», гл. IV)1
[...] Большая печать находилась в то время в руках знаменитого Бэкона, которому был пожалован титул виконта Сент-Албанского,— человека, вызывавшего всеобщее восхищение величием своего гения и любовь обходительностью и человечностью поведения. Он был величайшим украшением своего поколения и своей нации, и ничто не помешало бы ему стать украшением самой человеческой природы, если бы у него хватило силы духа справиться с неумеренным стремлением к карьере, которая ничего не могла прибавить к его достоинству, и ограничить наклонность к расточительству, которое не было нужно ему ни для того, чтобы поддержать свою честь, ни для того, чтобы обеспечить свои развлечения. Его неспособность быть бережливым и потворство слугам ввергли его в нужду, и, чтобы удовлетворить страсть к расточительству, он был вынужден брать взятки под видом подарков, и притом в весьма беззастенчивой форме, у просителей, обращающихся в суд лорда-канцлера. По-видимому, такая практика была обычным делом для предшествующих канцлеров, и было бы натяжкой полагать, что Бэкон, который пошел по той же опасной дороге, мог сохранить на судейском кресле честность и нелицеприятность судьи и выносить правильные решения, направленные против тех, от кого он получал плату за беззаконие. Жалобы по поводу этого все возрастали и наконец достигли палаты общин, которая направила в палату лордов обвинительное заключение против канцлера. Последний, чувствуя за собой вину, пытался умилостивить своих судей и путем признания своей вины в целом избежать позора подробного расследования. Лорды же настояли на тщательном расследовании всех его злоупотреблений. Он признал 28 пунктов обвинения и был приговорен к штрафу в размере 40 ООО фунтов, заключению в Тауэр на срок, зависящий от усмотрения короля, и пожизненному лишению права занимать какую-либо должность или служебное положение, заседать в парламенте, а также появляться при дворе.
