Смысл и назначение истории (сборник) - Ясперс Карл Теодор (книги онлайн полностью TXT) 📗
Тогда мы, располагая уже не каменным топором, а самолетами, по существу, вернулись бы к доисторическим временам, а тысячелетия истории были бы забыты, и следы их стерты в памяти. Конец истории мог бы вернуть человека к тому состоянию, в котором он, будучи уже и все еще человеком, существовал много тысячелетий тому назад: без знания и сознания того, что от поколения к поколению передавался накопленный опыт.
Мы ничего не знаем о душе человека, который жил 20 000 лет тому назад. Однако мы знаем, что на протяжении известной нам истории человечества, этого короткого промежутка времени, человек не изменился существенным образом ни по своим биологическим и психофизическим свойствам, ни по своим первичным неосознанным импульсам (ведь с тех пор прошло лишь около ста поколений).
Результатом доисторического становления является то, что наследуется биологически, что, следовательно, способно устоять во всех катастрофах истории. Исторические же приобретения тесно связаны с традицией, они передаются и поэтому могут быть утеряны. То, что утвердилось в мире людей во взлетах творческого созидания, а затем посредством передачи последующим поколениям формировало и изменяло феномен человека, настолько связано с этой передачей, что без нее, поскольку это не передается биологически, может полностью исчезнуть; и тогда останутся только конститутивные свойства человека.
Перед историческим сознанием постоянно стоит великая проблема фундаментальной основы человека, существовавшего в доисторическую эпоху, проблема его основополагающей универсальной сущности. В природе человека глубоко заложены действенные силы времен его формирования. Доистория — это время, когда произошло становление человеческой природы. Если бы мы могли проникнуть в доисторию, нашему пониманию стала бы доступна субстанциальная основа человеческой природы, поскольку мы увидели бы ее становление, условия и ситуации, которые создали человека таким, как он есть. Вопросы, на которые могла бы дать ответ доистория, будь она эмпирически познаваема, таковы: Каковы первичные мотивы человека, каковы его жизненные импульсы? Что из них остается неизменным во все времена, что изменяется? Могут ли они еще быть преобразованы? Полностью ли они скрыты? Научился ли человек обуздывать эти импульсы только в историческое время или уже в доистории? Прорываются ли они вообще время от времени или хотя бы в определенных ситуациях, разрывают ли скрывающие их покровы? Когда и как это происходило? Прорвутся ли изначальные импульсы с неведомой дотоле силой, если произойдет крушение всего того, во что мы верим и что передано нам предыдущими поколениями? Какой облик примут эти исконные силы, если им будет придана определенная форма? Как это осуществить? Во что они превратятся, если будут лишены возможности выразить себя и осуществить непосредственное воздействие, если, например, они будут замаскированы посредством понятийных схем, представлений о мире, ценностных понятий, насилия, что означало бы их парализацию?
Те ничтожные данные о доистории, которыми мы располагаем, те картины, которые мы создаем с помощью этнографии, фольклористики и истории и используем для психологического представления об исконных влечениях человека, служат нам зеркалом нашей сущности, открывающим нам то, что мы подчас охотно скрываем от самих себя, о чем мы при известных условиях забываем и что, внезапно превращаясь в реальность, поражает нас и воспринимается нами как катастрофа.
Однако все представления о человеке, о его конститутивных свойствах и первичных импульсах не являются абсолютным установлением действительно существующего. Напротив, сами эти представления — не что иное, как моменты в пробуждении нашего проясняющегося и развивающегося самосознания. В нем эмпирически неотвратимое, которое мы вынуждены признать в его фактической данности, неразрывно связано со свободой, превращающей видимые нами образы в нечто привлекательное или отталкивающее.
2. Отношение к доистории
По сравнению с историей Земли (исчисляемой примерно двумя миллиардами лет), по сравнению с уже значительно более короткой историей жизни на Земле (исчисляемый примерно полумиллиардом лет) и с тысячами веков, в течение которых люди жили на Земле, что доказано археологическими находками, — продолжительность известной нам истории человечества, мы вновь повторяем это, — ничтожна. Во временном отношении эта история — как бы первое мгновение нового процесса. Он только начался. Этот основополагающий факт следует представлять себе со всей отчетливостью. В такой перспективе вся история превращается в маленький, лишь зарождающийся мир внутри жизни человечества, почти исчезающий в безграничном пространстве и бесконечном времени. Мы задаем ряд вопросов: Что же такое это начало?
Почему с того времени, как существует передача опыта, т. е. с начала истории, человеку свойственно ощущение конца — то ли достигнутого завершения, то ли состояния упадка?
Или это только промежуточное мгновение, удел которого — бесследно исчезнуть и быть забытым? Но в чем тогда значение этого промежуточного мгновения?
Каково было становление человека доисторической эпохи? Что он пережил, открыл, совершил, изобрел до начала передаваемой истории?
Притязания, предъявляемые нашему познанию доисторией, находят свое выражение в вопросах, на которые едва ли может быть дан ответ. Откуда мы пришли? Кем были мы на заре истории? Какие возможности существовали до истории? Какие решающие события произошли тогда, события, позволившие человеку стать человеком, способным иметь историю? Какие существовали тогда забытые нами глубины «изначальных открытий», скрытых от нас прозрений? Как возникли языки и мифы, уже сложившиеся к началу исторического времени?
Перед этими вопросами столь же беспомощна романтическая фантазия, для которой историческое развитие всегда ведет к упадку, как и трезвая ограниченность, которая видит в доистории только тривиальные данные и рассматривает их наподобие естественно-исторических фактов. И почти все полученные нами ответы не более чем гипотезы.
Погруженная в бездонные глубины времени доистория представляется нам из-за недостатка сведений о ней как покой, даль, исполненная непостижимого глубокого значения. Как только мы обращаем к ней взор, мы ощущаем ее притягательную силу, которая как будто обещает нам нечто выходящее за рамки обычного. От доистории исходят чары, устоять перед которыми мы не можем, как бы часто нас ни ждало разочарование.
1. Мы знаем, как люди с самого начала истории относились к доистории, как они полагали, что обладают сведениями о ней из мифов и образов, как они соотносили с ней свою жизнь, находили в ней потерянный рай, ужасные кризисы, подобные вавилонскому смешению языков, золотой век и катастрофы; как естественное переплеталось здесь со сверхчувственным, как верили в то, что боги спускались на землю, что высшие существа, внушая и поучая, вмешивались в земную жизнь. Извлечь из подобных мифов какое-либо достоверное знание о давно прошедших временах, какие-либо реальные данные невозможно. Однако все эти мифы в целом создают величественную картину того, насколько человек всегда необходимым образом связан с той сущностной основой, которая сложилась в глубине доисторических времен.
2. Мы, современные люди, пытаемся исследовать то, что доступно познанию. Мы можем в весьма скромном объеме установить, чем человек уже владеет к началу исторической эпохи, т. е. что сложилось и что было достигнуто в доисторическую эпоху: язык, орудия, мифы, общественное устройство. Непосредственно о самой доисторической эпохе мы узнаем извне, по мере того как при раскопках обнаруживаются костные останки доисторических людей и их орудия. Число такого рода находок в настоящее время очень велико, однако содержание их скудно: они не дают представления — или дают его очень смутно — о душе, внутренней настроенности, вере, духовных переживаниях этих людей. Даже захоронения, постройки, украшения и знаменитые пещерные изображения знакомят нас лишь с деталями их реального существования; понять их подлинное значение в мире этого далекого прошлого мы не можем, как не можем представить себе этот мир в его целостности. Лишь прямое назначение орудий может быть понято однозначно, все остальное остается нам недоступным. Поэтому то, что утверждают исследователи этого времени, очень гипотетично. Они интерпретируют. Но из этой интерпретации трудно извлечь что-либо безусловно достоверное. То, что происходило в этом далеком прошлом, не становится для нас очевидным, как это бывает при чтении источников исторического времени. Поэтому историкам следует принять мудрое решение держаться зримого, понятного, обладающего определенной формой и не уделять слишком много внимания начальной стадии человеческого существования. Впрочем, из этого отнюдь не следует, что мы ничего не знаем о доисторической эпохе; однако в незаполненных временах и пространствах обнаруживаются различные фактические данные, весьма бедные по своему смысловому содержанию.
