Сочинения в двух томах. Том 2 - Юм Дэвид (книга читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Предположим, что узурпатор, изгнав своего законного монарха и королевскую семью, установил в какой-либо стране свою власть на десять—двенадцать лет и сохранил настолько строгую дисциплину в войсках и настолько правильную диспозицию в своих гарнизонах, что не было бы поднято ни одного восстания и даже не было бы слышно ропота против его правления. Можно ли утверждать, что народ, который в глубине души питает отвращение к его измене, молчаливо дал согласие на его власть и обет верноподданства просто потому, что в силу необходимости живет под его властью? Предположим теперь, что прежний монарх восстановлен на троне при помощи армии, которую он набрал в чужих странах; подданные принимают его с радостью и ликованием и ясно показывают, с какой неохотой они подчинялись какому-то иному игу. Я могу теперь спросить: на каком основании покоится право монарха? Безусловно, не на народном согласии, ведь, хотя народ охотно подчиняется его власти, подданные никогда не воображают, что их согласие сделало его монархом. Они согласны, потому что понимают, что он уже по праву рождения есть их законный господин. А что касается того молчаливого согласия, которое теперь можно вывести из того обстоятельства, что они живут под его властью, то оно представляет собой не что иное, как согласие, которое они раньше дали тирану и узурпатору.
Когда мы утверждаем, что все законные системы правления возникли из согласия людей, мы, конечно, оказываем им гораздо больше чести, чем они того заслуживают или даже ожидают и желают получить от нас. После того как владения Рима стали слишком обширными, чтобы республика могла ими управлять, люди во всем известном тогда мире были чрезвычайно благодарны Августу за ту власть, которую он при помощи насилия установил над ними, и они проявили такую же склонность подчиниться тому преемнику, которого он им оставил в своей последней воле и завещании. Впоследствии для них явилось несчастьем то, что в рамках одной фамилии никогда не сохранялось сколько-нибудь продолжительного и регулярного наследования, но что линия императоров постоянно прерывалась или из-за совершаемых частными лицами убийств, или из-за массовых восстаний. Преторианская гвардия после падения каждой фамилии возводила на престол одного императора, а легионы на Востоке—другого, в 1ермании же, возможно,— третьего. И только меч мог решить спор. Положение народа в этой могущественной империи было достойно жалости не потому, что подданные никогда не определяли выбор императора, ибо это было бы практически неосуществимо, но потому, что они так и не попали под власть каких-либо последовательно и регулярно сменявших друг друга хозяев. Что же касается насилия, войн и кровопролитий, которыми сопровождалось каждое новое урегулирование [вопроса о престоловладении], то на это жаловаться было бесполезно, потому что такие явления были неизбежны.
Дом Ланкастеров правил на нашем острове около шестидесяти лет, и все же сторонники Белой розы, казалось, ежедневно множились в Англии. Нынешний порядок существует в течение еще более продолжительного периода. Едва ли ныне полностью исчезли все мнения в пользу права на престол другой фамилии, хотя едва ли в момент изгнания прежней фамилии кто-либо из живущих ныне людей был в том возрасте, когда он мог отвечать за свои поступки, мог дать согласие на ее власть или обещать ей свое верноподданство. Безусловно, достаточным свидетельством будет общее мнение людей по этому вопросу. Ведь мы порицаем сторонников отрекшейся от престола фамилии не просто потому, что они в течение столь долгого времени сохраняли свое воображаемое верноподданство. Мы порицаем их за то, что они остаются верными фамилии, которая, по нашему мнению, была изгнана справедливо и которая с момента воцарения новой династии потеряла все права на власть.
Но мы можем иметь более правильное и по крайней мере более философское опровержение принципа первоначального договора, или народного согласия. Может быть, будет достаточно следующих замечаний.
Все моральные обязанности можно разделить на две категории. К первой относятся те, к выполнению которых человек побуждается природным инстинктом, или непосредственной склонностью, влияющей на него независимо от всех представлений о долге и от всех соображений об общественной или личной пользе. К ним относятся любовь к детям, чувство благодарности к благодетелям, жалость к несчастным. Когда мы размышляем о тех выгодах, которые приносят обществу такие человеколюбивые инстинкты, мы по справедливости воздаем им должное в виде морального одобрения и уважения. Но лицо, вдохновляемое ими, чувствует их силу и влияние и до такого размышления.
Ко второй категории моральных обязанностей относятся те, которые не опираются на какой-либо врожденный природный инстинкт, а выполняются исключительно из чувства долга, когда мы принимаем во внимание интересы человеческого общества и невозможность его сохранения, если этими обязанностями пренебрегать. Именно таким образом справедливость, или уважение к собственности других лиц, верность, или соблюдение обещаний, становятся обязательными и приобретают власть над людьми. Ведь поскольку очевидно, что человек любит самого себя больше, чем кого-либо другого, он от природы склонен как можно больше расширять свои владения; и ничто не может ограничить его в этом стремлении, кроме размышления и опыта, из которых он узнает о губительных последствиях такого своеволия и полном развале общества, которое должно последовать за ним. Поэтому его врожденная склонность, или инстинкт, здесь сдерживается и ограничивается последующим суждением или наблюдением.
Абсолютно так же, как с естественным долгом справедливости и верности, обстоит дело с политическим или гражданским долгом верноподданства. Наши первоначальные инстинкты толкают нас либо к тому, чтобы дать себе неограниченную свободу, либо к тому, чтобы добиваться господства над другими. И только размышление побуждает нас жертвовать столь сильными страстями во имя интересов мира и общественного порядка. Небольшого опыта и наблюдения достаточно, чтобы научить нас тому, что невозможно сохранить общество без власти правителей и что такая власть быстро вызовет к себе презрение, если ей не будут оказывать полное повиновение. Соблюдение этих общих и очевидных интересов является источником всего верноподданства и той нравственной обязательности, которую мы ему приписываем.
Поэтому какая же необходимость в том, чтобы основывать долг верноподданства, или повиновения правителям, на долге верности, или уважения к обещаниям, и предполагать, что именно согласие каждого человека подчиняет его государству, если оказывается, что и верноподданство и верность покоятся совершенно на одном и том же фундаменте и оба выполняются людьми ввиду очевидных интересов и потребностей человеческого общества? Утверждают, что мы обязаны повиноваться своему государю, потому что дали молчаливое обещание поступать так. Но почему мы обязаны выполнять свое обещание? Здесь следует заявить, что торговля и общение людей, которые приносят такую огромную выгоду, не могут быть обеспечены, если люди не уважают своих обязательств. Подобным же образом можно сказать, что люди вообще не могли бы жить в обществе, по крайней мере в обществе цивилизованном, без законов, правителей и судей, нужных для того, чтобы предотвратить посягательства сильных на слабых, пристрастных на справедливых и беспристрастных. Так как долг верноподданства имеет такую же силу и власть, как и долг верности, то мы ничего не выигрываем от сведения одного к другому. Общих интересов или потребностей общества достаточно, чтобы было установлено и то и другое.
Если спросят о причине того повиновения, которое мы обязаны оказывать правительству, я охотно отвечу: причина в том, что в противном случае общество не могло бы существовать. И этот ответ будет ясен и понятен всем людям. Ваш ответ будет таков: причина в том, что мы должны держать свое слово. Но, не считая того, что никто, пока он не изучит философскую систему, не поймет и не оценит данного ответа, не считая, повторяю, этого, вы сами окажетесь в затруднительном положении, когда вас спросят: почему же мы обязаны держать свое слово? И вы не сможете дать никакого ответа, который непосредственно, не впадая в [логический] круг, объяснил бы нам наше обязательство сохранять верноподданство.
