Агония христианства - де Унамуно Мигель (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
Верую, Господи! Помоги моему неверию (Марк.,IX, 24). Верую – это значит «желаю верить», или, лучше сказать, «хочу уверовать», и это – аспект мужественности, свободной воли, которую Лютер называл «рабской волей», servum arbtirium.«Помоги моему неверию» – это аспект женственности, благодати. И вера, вопреки тому, что отец Гиацинт хотел бы верить иначе, приходит от благодати, а не от свободной воли. Тот, кто только лишь хочет уверовать, еще не верует. Мужество само по себе бесплодно. Вместо него христианская религия создала чистое материнство, материнство без содействия мужчины, веру чистой благодати, деятельной благодати.
Вера чистой благодати! Ангел Господень вошел к Марии и, приветствуя Ее, сказал:» Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога», и благовествовал Ей о таинстве рождения Христа. И Она спросила его, как будет это, когда Она мужа не знает, и Ангел объяснил Ей это. И Она в ответ ему: «Се, раба Господня; да будет Мне по слову твоему». И отошел от Нее Ангел (Лука,I, 26–39).
Благодатная: Κεχαριτωμένη. Так назвать можно только женщину (Лука,I, 28), символ чистой женственности, непорочного материнства, женщину, которой не нужно было преодолевать сомнения, потому что их у нее не было, и которая не нуждалась в мужестве. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное! Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят! « (Матф.,V, 38).
«Власами Девы» зовутся тоненькие нити паутинки; подхваченные ветром они летают по воздуху, и паучки, которых Гесиод (Труды и дни,777) называл летучими, на этих паутинках бесстрашно пускаются в путь и в безветренную погоду, и даже в бурю. Есть еще крылатые семена, пух одуванчика. Но эти паучки отличаются тем, что сами из своих собственных внутренностей прядут эти легкие паутинки, на которых устремляются потом в неведомую даль. Вот он, страшный символ веры! Вера висит на волоске Девы непорочной.
Есть такая притча о скорпионе: оказавшись в огне и поняв, что ему грозит неминуемая гибель, он вонзил свое ядовитое жало себе в голову. Не является ли и наше христианство, а также и наша цивилизация самоубийством подобного же рода?
Об агонии, о полемике, апостол говорит, что кто борется, агонизирует, тот воздерживается от всего: παζ ρέ ό άγωνιξόμενοζ πάντα έγκρατεφεται [86](Ι Кор, IX, 25). Павел и сам тоже пережил настоящую борьбу, испытал настоящую агонию, τόν καλόν αγώνα ήγωνιμαι [87](II Тим.,IV, 7). И в конце концов одержал победу? В этой борьбе победить – значит быть побежденным. Триумф агонии – смерть, а смерть эта, быть может, и есть вечная жизнь. Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли, и да свершится она во мне по слову Твоему. Рождение – это тоже агония.
VI. Так называемое социальное христианство
Что это за штука социальное христианство? Что это за социальное царство Иисуса Христа, о котором нам без конца твердят иезуиты? Какое отношение христианство, истинное христианство, имеет к обществу, пребывающему здесь, на земле? И что такое христианская демократия?
«Царство Мое не от мира сего» (Иоанн,XVIII, 36), сказал Христос, когда увидел, что не наступил еще конец истории. «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Лука,XX, 25), – сказал Он. Но давайте вспомним, при каких именно обстоятельствах Он произнес эти многозначительные слова.
Преследователи Иисуса, хотевшие погубить Его, решили задать Ему вопрос, позволительно ли давать подать Кесарю, завоевателю, врагу их иудейской родины, которому принадлежала власть. Если бы Иисус ответил на этот вопрос «да», они бы выставили Его перед народом как плохого иудея, плохого патриота, а если бы Он ответил «нет», то в этом случае они выдали бы Его римским властям как мятежника. Выслушав вопрос, Иисус попросил у них монету и, показав ее, спросил: «Чье это изображение?». «Кесарево», – ответили они. Тогда Он сказал: «Итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Что понимать надо так: отдавайте кесарю, миру, обществу деньги, они принадлежат кесарю, миру, обществу; Богу же отдавайте душу, которой предстоит воскреснуть в теле. Здесь Иисус, который еще прежде сказал, что богатому войти в Царство Небесное труднее, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко, отстранился от каких бы то ни было социально-экономических проблем и показал, что Его благая весть не имеет ничего общего ни с социально-экономическими, ни с национальными вопросами, она не имеет никакого отношения ни к демократии, ни к демагогии интернационализма, ни к национализму.
На каком же основании фарисеи осудили Христа? Вернее, что явилось поводом для Его осуждения? Об этом говорится в четвертом Евангелии. Таким поводом стал антипатриотизм Христа. «Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит; Если оставим Его так, то все уверуют в Него, – и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом». И один из них, некий Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: «Вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Иоанн,XI, 47–51).
Очевидно, что они хотели погубить Христа из-за того, что Он был антипатриотом, из-за того, что Царство Его не от мира сего, из-за того, что Ему не было никакого дела ни до политической экономии, ни до демократии, ни до патриотизма.
Но после Константина, [88]когда началась романизация христианства, когда буква – а не слово – Евангелия начала превращаться в нечто вроде закона Двенадцати Таблиц, [89]кесари стали предпочитать покровительство Отца покровительству Сына, Бога они предпочли Христу и христианскости. И тогда появился на свет этот монстр – так называемое Каноническое право. [90]Таким образом утвердилось юридическое, мирское, социальное понятие христианства. Уже Святой Августин, человек Буквы, был юристом, адвокатом. И Святой Павел тоже был юристом, хотя в то же самое время он был и мистиком. И в душе его боролись юрист и мистик, закон и благодать.
Право и обязанность – это юридические понятия, а не религиозные чувства. Тогда как христианскими категориями являются благодать и самопожертвование. И словосочетание «христианская демократия» – такая же бессмыслица, как «сапоги всмятку». Может ли быть христианином тот, кто устанавливает тиранию, или тот, кто поддерживает демократию или борется за гражданские права? Христианин как таковой не имеет ко всему этому никакого отношения.
Однако если христианин это человек, живущий в обществе, человек гражданский, гражданин, то каким же образом может он оставаться в стороне от общественной и гражданской жизни? Христианскость требует от него предельного одиночества; идеал христианскости – монах, который оставил отца и мать, братьев и сестер ради Христа, который никогда не создаст семьи, никогда не станет мужем и отцом. Увы! Если мы не хотим, чтобы род человеческий прекратил свое существование, если мы исходим из того, что христианство, в смысле социального и гражданского сообщества христиан, и христианская Церковь должны существовать и впредь, то такой христианин невозможен. И это самое ужасное в агонии христианства.
Не может осуществиться в истории то, что по самой сути своей является антиисторическим, то, что является отрицанием истории. Что-нибудь одно: либо воскресение плоти, либо бессмертие души, либо Слово, либо Буква, либо Евангелие, либо Библия. История погребает своих мертвецов, чтобы жить за счет них. В истории правят мертвые, тогда как Бог Христа не есть Бог мертвых, но живых.
Чистое христианство, христианство евангельское, ищет вечной жизни вне истории, и встречается лицом к лицу с безмолвием вселенной, наводившим ужас на Паскаля, жизнь которого была христианской агонией.
