Гоббс - Мееровский Борис Владимирович (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
К числу основных и наиболее общих понятий принадлежат, как известно, философские категории. Каково отношение к ним Гоббса?
Выступая против канонизированного схоластикой Аристотеля, Гоббс отрицательно относился и к его системе категорий. Приведя в сочинении «О теле» таблицу аристотелевских категорий: «тело», «количество», «качество» и «отношение» [17], Гоббс отмечает их произвольный характер, который не отражает «истинный и действительный порядок имен» (3, I, 72). Весьма скептически оценивает он и познавательное значение названных категорий: «...я должен сознаться, что еще не видел сколько-нибудь заметной пользы от применения этих категорий в философии» (там же).
Однако сам Гоббс не устоял от соблазна выдвинуть свою систему категорий. Она содержится в «Левиафане» (часть I, глава IV) и сведена к четырем категориям, или всеобщим именам: «материя», или «тело», «акциденция», «представление» и «имена имен» (а также «имена речей»).
Первая категория выражает, по Гоббсу, все то, что выступает в качестве материи, или тела, включая живую, чувствующую и даже разумную материю, т. е. человека. Понятие акциденции охватывает все те свойства тел, «которыми одна материя, или тело, отличается от другой» (3, II, 72). Представление же, равным образом, как и ощущение, есть «призрак какого-либо качества или другой акциденции тела вне нас» (там же, 50). И наконец, существуют имена имен (общее, всеобщее, особенное и т. д.) и имена речей (утверждение, вопрос, рассказ, проповедь и т. д.).
Этими четырьмя категориями исчерпывается, согласно Гоббсу, класс имен положительных, которые обозначают нечто существующее в природе или в сознании, а также слова и речь. Определенную, хотя и вспомогательную, роль играют отрицательные имена, обозначающие, как уже отмечалось, что какое-нибудь слово не есть имя вещи, о которой идет речь. Все остальные слова и словосочетания Гоббсом решительно отвергаются, как не имеющие реального смысла и познавательного значения. Гоббс имеет в виду прежде всего те понятия, которые были введены в оборот схоластикой и которые он квалифицирует как абсурдный набор слов.
Обратимся к решению Гоббсом такой важной гносеологической проблемы, как проблема истины.
В отличие от Декарта, который считал, что наши знания должны опираться на абсолютно достоверные, самоочевидные положения, постигаемые интуитивным путем, Гоббс исходит из того, что фундаментом достоверного знания служат дефиниции, что путь к истине состоит «в правильном определении имен», тогда как в неправильном определении или отсутствии определения «кроется первое злоупотребление, от которого происходят все ложные и бессмысленные учения» (3, II, 70).
В главе, посвященной методу Гоббса, мы уже отмечали, какое огромное значение придавал английский философ определению понятий. Дефиниции составляют, согласно его методологии и гносеологии, исходный материал для истинного знания. В этой связи Гоббс выдвигает задачу проверки и исправления дефиниций «прежних авторов», призывая при этом не доверять авторитету «какого-нибудь Аристотеля или Цицерона, или Фомы» (3, II, 71), а приобретать знания из собственного опыта и размышлений, отталкиваясь от травильных определений употребляемых понятий. «Свет человеческого ума, — писал Гоббс, — это вразумительные слова, однако предварительно очищенные от всякой двусмысленности точными дефинициями» (там же, 82).
Отвергая интеллектуальную интуицию Декарта, которая, по убеждению последнего, открывает нам понятия «ясного и внимательного ума», причем настолько простые, отчетливые и очевидные, что мы принимаем их в качестве аксиом (см. 31, 86), Гоббс выдвигает и обосновывает свое понимание истины. Следует признать, что оно отличается известной противоречивостью, а это в свою очередь отражает колебания английского философа между сенсуализмом и рационализмом, а также его номинализм. Так, Гоббс неоднократно подчеркивает, что «истина может быть лишь в том, что высказано, а не в самих вещах», что «истина — свойство не вещей, а суждений о них» (3, I, 78). Уже в этом положении имеется тенденция к умалению объективного содержания истинного знания, поскольку настойчиво выделяется лишь одна его сторона — принадлежность нашему сознанию [18]. Эта тенденция усугубляется под воздействием номиналистической и языковой теории Гоббса, которая рассматривает понятия истины и лжи как атрибуты одной только речи. «Там, где нет речи, нет ни истины, ни лжи» (3, II, 69). Поскольку же речь состоит, по Гоббсу, в соединении и связывании имен, то отсюда он делает ошибочный вывод о том, что истина носит произвольный характер, что «первые истины были произвольно созданы теми, кто впервые дал имена вещам, или теми, кто получил эти имена от изобретших их людей» (3, I, 79). С другой стороны, в высказываниях Гоббса об истине можно обнаружить и другую тенденцию. Она опирается на материалистическое положение о том, что истина есть знание, отражающее объективные свойства и связи вещей. В этом отношении Гоббс был вполне солидарен с картезианской интерпретацией достоверного знания как знания, состоящего из суждений, в которых связь субъекта и предиката носит необходимый характер, обусловленный природой самих вещей. Так, подразделяя предложения (суждения) на истинные и ложные, Гоббс указывает, что «истинным является предложение, предикат которого содержит в себе субъект или является именем той же вещи, что и субъект» (там же, 78). Примером такого суждения может служить, по Гоббсу, высказывание «человек есть живое существо». То же суждение, предикат которого не содержит в себе субъекта, является ложным (например, суждение «человек есть камень»). Примечательно, что Гоббс выделяет в особую категорию необходимые истины. К ним он относит такие суждения, предикат которых эквивалентен субъекту («человек есть разумное живое существо») или с необходимостью включает в себя субъект («человек есть живое существо»). Случайной же истиной выступают, согласно Гоббсу, такие суждения, в которых связь субъекта и предиката не является необходимой (например, суждение «всякий ворон черен»). Важно также отметить, что необходимые истины Гоббс считает вечными, абсолютными истинами [19], игнорируя, таким образом, как и все метафизические материалисты, диалектику процесса познания, соотношение относительной и абсолютной истин.
Столь же далек был английский материалист и от понимания практики как критерия истины. Последнее было обусловлено не только недооценкой «деятельной стороны» человеческого познания, но и истолкованием истины как свойства одного лишь языка, как атрибута речи, и только речи. Такое истолкование приводило Гоббса, как мы видели, к отказу от поисков объективного критерия истины, к отождествлению последней с чисто логической истинностью, которую он в соответствии со своей методологией усматривает прежде всего в правильных дефинициях, а также в правильной расстановке имен в суждениях и умозаключениях.
И все же сочинения Гоббса пронизаны убеждением и верой в познавательные способности человека, в силу разума и чувств, в возможность достижения истинного знания. Гоббс не сомневается в том, что люди становятся мудрее по мере того, как они научаются правильно мыслить и пользоваться речью, что рост знания способствует благоденствию человеческого рода, умножению жизненных богатств.
Нами уже отмечалось, что Гоббс не смог раскрыть единство анализа и синтеза, индукции и дедукции, хотя он пытался разрешить эту задачу посредством указания на связь с чувственным опытом тех общих принципов, которые служат исходным материалом для логических рассуждений, используемых синтетическим методом. Аналогичным путем он стремится решить проблему взаимосвязи чувственного и логического познания. Диалектическое единство этих двух моментов познавательной деятельности человека Гоббс, естественно, не смог обнаружить, но он подходил к идее единства чувственной и логической сторон процесса познания, интерпретируя и ту и другую стороны как разновидности человеческого опыта. Так, сопоставляя два вида знания: первичное, или простое восприятие, и научно-теоретическое, основанное на рассуждении, Гоббс пишет: «Первого рода знание есть опыт относительно того, что запечатлевается в нас вещами, действующими на нас извне; второго рода знание есть опыт, которым люди обладают относительно правильного употребления имен в языке» (3, I, 466). Непосредственный чувственный опыт сопоставляется здесь Гоббсом с опытом или практикой использования языка, речи, выступающих в его учении и как средство общения и как орудие мышления. Но даже эта плодотворная идея (о том, что в основе научно-философского знания, опирающегося на логическое мышление, лежит опыт употребления людьми языка) не могла получить у Гоббса полного развития в силу ошибочного истолкования самого языка как чисто произвольной, искусственной знаковой системы.
