Феноменологическое познание - Свасьян Карен Араевич (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Трудности, связанные с пониманием конститутивной феноменологии, зависят в первую очередь от того, что ее пытаются понять с помощью нередуцированного и отягощенного предпосылками мышления. Конституирование выглядит тогда типичной процедурой солипсиста, творящего себе мир силами собственного сознания. На деле ситуация обстоит куда сложнее. Гуссерль предостерегает: речь идет не о "что" мира, а о "как" его. Существование мира не подвергается никакому сомнению; он есть; вопрос ставится лишь о том, как он есть, а это "как" имеет значимость лишь в пределах анализа сознания. Иными словами, конституирование творит мир лишь в том смысле, что осмысляет способы оформления феноменов в сознании. "Отношение к "конституции", — по словам одного из современных исследователей феноменологии, — не подлежит онтологической интерпретации; это значит, оно не содержит в себе никакой импликации "творения". Объект не "творится" в некоем субъективном процессе, и взаимодействующие субъективные процессы не приводят к объективным образованиям" [35]. Поэтому конститутивные анализы следует понимать не как анализы в обычном смысле (например, в практике естественнонаучных дисциплин или аналитической философии), а как разоблачения интенциональных импликаций. Это значит, что каждая конституированная предметность, соответственно роду своей сущности, коррелятивно связана с той сущностной формой интенциональности, которая является для нее конститутивной. Возникновение и оформление предмета в сознании возможно лишь при условии этой корреляции, так что сознание "творит" предмет не из себя, а из импликаций самой предметности. Так, например, когда я формирую представление о другом человеке, я исхожу именно из способов его явленности в моем сознании и продуцирую его сущностные характеристики, опираясь на сам феномен, а не на пустоту. Конституирование в этом смысле можно было бы определить как самообнаружение предметности в сознании, разумея под предметностью не эмпирически–индуктивную данность, а эйдетически–смысловую самоданность. Отметим, однако, уже здесь, что понятие конституирования, несмотря на тщательность и микрофизичность его разработки в поздних трудах Гуссерля, так и не было "домыслено" им до конца, вопреки общему пафосу радикализма феноменологической философии. Гуссерль избежал постановки вопроса о sui generis реальности интенциональных импликаций сознания. Преодолев точку зрения "наивного реализма", он, как ему представлялось, преодолел и реализм вообще. "Трансценденция" — по его словам, — в любой форме является конституирующим себя смыслом бытия в пределах "Я". Всякий мыслимый смысл, всякое мыслимое бытие, называется ли оно имманентным или трансцендентным, очерчено областью трансцендентальной субъективности, как конституирующей смысл и бытие. Пытаться постичь универсум подлинного бытия как нечто, находящееся за пределами универсума возможного сознания, возможного познания, возможной очевидности… просто бессмысленно" [36]. Пусть так, но это еще отнюдь не означает, что бессмысленно ставить вопрос о реальности этого универсума. Конститутивная феноменология, исследующая "как" реальности, оставляет открытым вопрос о "что" ее, замыкаясь, таким образом, в круг абсолютного идеализма. Между тем, это "что" нисколько не исчерпывается совокупностью чувственных объектов, или природой в кантовском смысле. В дальнейшем мы еще вернемся к этой теме, обнаруживающей слабости и "предпосылки" феноменологии; здесь же нам хотелось бы привести один пример, демонстрирующий, говоря словами Гуссерля, "радикализм воли к поиску последних оснований", или более последовательное "гуссерлианство", осуществленное задолго до самого Гуссерля. Пример преследует чисто эвристическую и даже техническую цель показать конститутивный анализ в действительно радикальном применении; его содержательной стороны мы здесь касаться не будем. "В мифологическом процессе, — пишет Шеллинг, — человек общается не с вещами, а с властями, восстающими в глубинах самого сознания и движущими его. Теогонический процесс, в котором возникает мифология, субъективен постольку, поскольку он протекает в сознании и обнаруживается выработкой представлений; но причины, а значит и предметы этих представлений суть действительно и в себе теогонические власти, те самые, с помощью которых сознание изначально является полагающим Бога. Содержание процесса не сводится просто к представленным потенциям, но суть сами потенции, которые творят сознание, и — поскольку сознание является лишь завершением природы — саму природу, и потому они суть также действительные власти. Не с природными объектами имеет дело мифологический процесс, а с чистыми зиждительными потенциями, изначальным порождением которых является само сознание. Именно здесь объяснение полностью прорывается в объективное и становится вполне объективным" [37].
НОЭЗИС (греч. – мышление) — Феноменологический термин, обозначающий различные акты сознания (восприятие, фантазия, воспоминание и т. д.), в которых конституируются предметы. В отличие от так называемой естественной установки, где акты сознания (или, как называет их Гуссерль, "тетические акты") ускользают от внимания исследователя, феноменологическая установка сосредоточивает внимание на исследовании самих этих актов; потому феноменология может быть охарактеризована как ноэтика.
НОЭМА (греч. – мысль) — Феноменологический термин, обозначающий предметы, которые конституируются в сознании путем ноэтических актов. Ноэма, собственно, и есть сам предмет, взятый не экзистенциально, а эссенциально; определять его на основе опыта, связанного с эмпирически–чувственными объектами, было бы, по Гуссерлю, чистейшей бессмыслицей, так как ноэматическая предметность идеальна, но идеальна отнюдь не в обычном значении слова. Специфика интенционального метода состоит в том, что предмет, имеющий значимость в пределах только сознания, не сводится при этом к актам сознания, а сохраняет по отношению к ним своеобразную трансцендентность; сознание, следовательно, всегда имеет дело не с субъективными ощущениями и впечатлениями, в которых растворена предметность, а с самим предметом (пафос феноменологии — "Zu den Sachen selbst!" — "К самим вещам!"), данном, однако, не в эмпирически–преходящем наличии, а в чистой смысловой структуре собственного умного и непреходящего единства. Ноэма и ноэзис обусловлены строжайшей корреляцией мыслимого и мыслящего; по словам Гуссерля, "эйдос ноэмы отсылает к эйдосу ноэтического сознания; они эйдетически предполагают друг друга" [38].
ОЧЕВИДНОСТЬ — Основной чертой всякого феноменологического анализа является его принципиальное отличие от объективного анализа. Феноменология есть "археология" знания; поэтому внимание ее устремлено к истокам всяческого знания, и добраться до этих истоков значит для нее, в первую очередь, следовать во всем требованию беспредпосылочности, т. е. отказу от бессознательных, наивных, непроверенных или некритически усвоенных предпосылок. Единственная предпосылка, которую она методически утверждает во всех тематических зонах познания, есть сфера первоначального интуитивного опыта, или сфера очевидности, играющая здесь роль "принципа всех принципов".
В самом широком смысле очевидность понимается Гуссерлем как "опыт о сущем" или просто как "самоданность вещи". "Очевидным мы называем всякое сознание, которое характеризуется в отношении своего предмета самоданностью, без вопроса о том, является ли эта самоданность адекватной" [39]. Иными словами, под очевидностью следует понимать такое созерцание вещи, где она предстает взору без всяческих предикативных и рефлексивных посредников в модусе "она сама", исключающем любое сомнение. Азбука феноменологии: "Пусть смотрят на феномены, вместо того, чтобы свысока говорить о них и конструировать их" [40]. При этом Гуссерль резко отрицает сведение очевидности к некоему чувству очевидности и подчеркивает ее строго категориальный характер. Очевидность присуща не только чувственному восприятию, но и всем актам идеирующей абстракции: одно дело, созерцать некий феномен, другое дело, говорить о нем без созерцания, и равным образом, принципиально отличаются друг от друга рассуждение о созерцании феномена и созерцание самого созерцания. "Нет ничего более опасного для созерцательного познания первоистоков, абсолютных данностей, чем чрезмерное мышление и созидание из мыслительных рефлексий вымышленных очевидностей… Итак, как можно меньше рассудка, но как можно больше чистой интуиции… Все искусство состоит а том, чтобы предоставить слово просто созерцающему глазу и исключить сплетенное с созерцанием трансцендирующее мнение, мнимо измышленную данность, всякую побочную мысль и навязывающиеся через рефлексию толкования" [41]. Можно было бы возразить: понятая так, очевидность носит исключительно субъективный характер и лишена всякой объективности, т. е. всеобщности и необходимости. Но возражение это бьет, мимо цели, так как в феноменологии сама объективность конституируется путем радикального самосведения именно субъективности к собственным изначальным структурам; поэтому субъективный характер очевидности — не помеха, а цель, если предварительно очистить саму субъективность от предпосылок объективизма и объективистически истолкованного субъективизма. "Я никого не могу заставить с очевидностью усмотреть то, что усматриваю я, — пишет Гуссерль. — Но я сам не могу сомневаться, я ведь опять–таки с самоочевидностью сознаю, что всякое сомнение там, где у меня есть очевидность, т. е. где я непосредственно воспринимаю истину, было бы нелепо. Таким образом, я здесь вообще нахожусь у того пункта, который я либо признаю архимедовой точкой опоры, чтобы с ее помощью опрокинуть весь мир неразумия и сомнения, либо отказываюсь от него и с ним вместе от всякого разума и познания. Я усматриваю с очевидностью, что так именно обстоит дело, и что в последнем случае — если тогда еще можно было бы говорить о разуме и неразумии — я должен был бы оставить всякое разумное стремление к истине, всякие попытки утверждать и обосновывать" [42].
