Философия в систематическом изложении (сборник) - Коллектив авторов (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗

Так возникают исторические отношения между этими двумя родами миросозерцания, как они были установлены по называнию, определениям понятий и историческому содержанию. Религиозность субъективна, партикулярна в определяющих ее переживаниях, и вообще ей свойственно нечто неразложимое, в высокой степени личное, которое всякому, не участвующему в ее переживаниях, должно показаться «глупостью». Она связана с рамками, являющимися следствием ее происхождения из одностороннего, исторически и лично обусловленного религиозного опыта, внутренней формы религиозного созерцания и тенденции к трансцендентному. Но, сталкиваясь в своем культурном кругу с научными результатами, мышлением в понятиях и светским образованием, она чувствует свою беспомощность при всей своей внутренней силе, чувствует и свои границы при всех своих притязаниях на широкое влияние. Человек религиозный, достаточно чуткий для того, чтобы увидеть эти границы и страдать от этого, должен стремиться их преодолеть. Внутренний закон, по которому общие представления могут найти свое завершение только в мышлении, в понятиях, заставляет его стать на этот путь. Религиозное миросозерцание стремится перейти в философское.

Другая сторона этого исторического взаимоотношения заключается в том, что религиозное миросозерцание, его изложение и обоснование в сильной мере подготовили миросозерцание философское. Первые попытки обосновать религиозное знание оказались весьма плодотворными для философии: нужды нет, самостоятельны ли были положения, перешедшие от Августина к Декарту, важно то, что именно от Августина исходил импульс к новому теоретико-познавательному методу. Положения другого рода переходят от мистики к Николаю Кузанскому и от них к Бруно; Декарт же и Лейбниц обязаны Альберту и Фоме своим различением между истинами вечными и только телеологически понятным строем фактического. В настоящее время все больше и больше выясняется, какое сильное влияние оказали логические и метафизические понятия схоластиков на Декарта, Спинозу и Лейбница. Типы религиозного миросозерцания стоят также в самых разнообразных отношениях к типам миросозерцания философского. Реализм доброго и злого царства, как его представляла религиозность Заратустры и как он перешел в еврейскую и христианскую религии, переплетшись известным образом с расчленением действительности по линии образующей силы и материи, придал платонизму свою особую окраску. Учение об эволюции, ведущей от низших божественных существ к высшим, как оно выступает у вавилонян и греков, подготовило учение об эволюции мира. Китайское учение о духовной связи в природных порядках и индийское учение о призрачности и страданиях чувственной множественности и о правде и блаженстве единственности являются предтечами тех двух направлений, по которым должно было пойти развитие объективного идеализма. Наконец, иудейское и христианское учения о трансцендентности священного создателя подготовили тип того философского миросозерцания, которое достигло величайшего распространения в христианском и магометанском мире. Так все типы религиозного миросозерцания оказывали влияние на философское, в особенности же в них заложены основания для образования типа объективного идеализма и идеализма свободы. Гностика создала схему для наиболее влиятельных пантеистических произведений: происхождение сложного мира, сила и красота его и вместе с тем страдание от конечности и разрозненности, возвращение к божественному единству – неоплатоники, Спиноза и Шопенгауэр развили все эти схемы в философию. Идеализм свободы – это миросозерцание христианства – развил предварительно в теологии те проблемы и решения, которые затем повлияли на Декарта и Канта. Все это объясняет нам, почему религиозные писатели находят себе место в исторической связи философии и получают даже название философов, но также и то, почему ни одно религиозностью обусловленное произведение все же не имеет права на место в связи философии, в которой возможности общеобязательного решения философских проблем развивались по законам внутренней последовательной диалектики.

2. Взгляд на жизнь поэтов и философии

Всякое искусство освещает в отдельном и ограниченно данном такие отношения, которые выходят за его пределы и придают ему поэтому более общее значение. Впечатление возвышенности, которое производят фигуры Микеланджело или звуковые образы Бетховена, вытекает из особого характера вкладываемого в эти образы значения, последнее же предполагает такое душевное состояние, которое, представляя собой нечто прочное, сильное, всегда наличное и связное, подчиняет себе все, что касается его. Есть одно искусство, которое способно выразить при помощи своих средств больше, чем такой душевный строй. Все другие искусства связаны воплощением чего-нибудь чувственно данного, в этом их сила и их ограниченность; одна только поэзия свободно властвует во всем царстве действительности и идей, ибо в языке у нее есть средство для выражения всего, что может появиться в душе человеческой: внешних предметов, внутренних состояний, ценностей, волевых установлений, – и в этом ее средстве – слове – уже содержится синтез данного в мышлении. Если, стало быть, где-нибудь в произведениях искусства находит себе выражение миросозерцание, то это, во всяком случае, будет иметь место в поэзии.

Я попытаюсь возникающие здесь вопросы разобрать так, чтоб не было надобности затрагивать различия эстетических и психологических точек зрения. Все поэтические произведения, от случайной народной песенки до «Орестеи» Эсхила или «Фауста» Гете, сходны в том отношении, что все они изображают событие. Это, в свою очередь, мы берем в том смысле, что оно включает в себя как переживаемое, так и пережитое, как собственный, так и чужой опыт, как традиционное, так и настоящее. Изображение какого-нибудь события в поэзии есть недействительное отражение реальности, заново пережитое и предлагаемое нам для повторного переживания, извлеченное из сочетаний действительности и отношений нашей воли и нашего интереса к ним. Поэтому оно не вызывает никакой фактической реакции: события, которые в другом случае побудили бы нас к действию, здесь не нарушают безвольного отношения наблюдателя, от них не исходит ни задержание воли, ни давление на нее, и, пока кто-нибудь находится в сфере искусства, его душа свободна от всех тяжестей действительности. Стоит нам какое-нибудь переживание перенести в это царство теней, как процессы, которые оно вызывает в читателе или зрителе, будут совсем не теми, какими они были бы в переживающих их лицах. Чтобы точнее понять эти процессы, мы отделяем процессы повторного переживания от процессов, сопровождающих в качестве следствий понимание чужой жизненности: процесс, по которому я воспринимаю чувствования и волевые напряжения Корделии, отличается от восторга и сочувствия, вытекающих из этого повторного переживания. Простое понимание какого-нибудь рассказа или драмы уже предполагает процессы, выходящие за рамки процессов, протекающих у данных лиц. Читатель поэтического рассказа должен совершить в себе все процессы взаимодействия между субъектом и предикатом, между предложением и предложением, между внешним и внутренним, между мотивами и поступками и, наконец, между последними и следствиями, чтобы быть в состоянии превратить слова отчета в картину происшествия, а последнюю – во внутреннюю связь. Чтобы понять фактическое, он должен подчинить его общепредставлениям и общим отвлечениям, содержащимся в словах. И чем больше читатель углубляется в этот процесс, тем дальше выходят процессы воспоминания, апперцепции и взаимоотношения за рамки того, что высказано писателем в рассказе. Они превращаются в нечто, чего он не сказал, но что он хотел вызвать в читателе. И, может быть, это ему даже было важнее того, что сказано. Читатель схватывает в рассказанном общие черты жизненного обстоятельства, которые уясняют значительность рассказа. Точно так же зритель дополняет драму, которую он видит или слышит со сцены; пред ним открывается одна сторона жизни в том, как в драматическом действе человеческие поступки подчиняются судьбе, господствующей над ними. Он относится к тому, что здесь происходит, как к самой жизни: истолковывает и подчиняет отдельное его связи или как частное – совокупности данных. При этом – для него, может быть, совсем и не заметно – им руководит поэт; из представленного события он заставляет его подчеркнуть нечто выходящее за его рамки. Таким образом, получается, что как эпическая, так и драматическая поэзии представляют какое-нибудь событие читателю, слушателю или зрителю так, что до сознания доводится его значительность. Ибо какое-нибудь событие воспринимается как значительное только тогда, когда оно открывает нам что-нибудь в природе жизни. Поэзия – это орган жизнеразумения, а поэт – ясновидящий, проникающий в смысл жизни. Здесь встречаются чуткость воспринимающего и творчество поэта. Ибо в последнем происходит тот таинственный процесс, благодаря которому жесткий и угловатый сырой материал какого-нибудь переживания согревается и переплавляется в ту форму, которая делает его значительным в глазах воспринимающего. Шекспир читает у Плутарха биографии Цезаря, Брута, Кассия, Антония и связывает их в одну картину какого-нибудь происшествия. Вот взаимно освещаются характер Цезаря, Брута, Кассия, Антония; в том, как они друг к другу относятся, кроется необходимость, и если за этими великими личностями разглядеть головы жадных, безрассудных и рабских масс, то уясняется, каков должен быть исход конфликта, разыгрывающегося между главными лицами. Поэт знает Елизавету, знает царственную природу Генриха V, знает и других королей всякого рода, и его душе открывается некая существенная черта человеческих вещей, которая приводит в связь все факты, сообщенные у Плутарха, и подчиняет данное историческое событие этой связи как частное: это – победоносное начало господствующей над действительностью и неколеблющейся властной натуры над республиканскими идеалами, которые не находят больше республиканцев. Так понятое, прочувствованное и обобщенное, это общее жизненное отношение превращается для него в мотив трагедии. Ибо мотив есть не что иное, как жизненное отношение, поэтически понятое во всей его значительности. Этому мотиву присуще внутреннее стремление так приспособить друг к другу характеры, события и действия, чтобы упомянутая общая черта в природе вещей была видна без того, чтобы поэт ее высказал или даже мог высказать. Ибо в каждой общей черте жизни скрывается отношение к значению жизни вообще, т. е. нечто совершенно неисследуемое.