Национал-большевизм - Устрялов Николай Васильевич (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
И в его взглядах на плывущие целины, на тайгу в ее дикой красе, на просторы — чудится («иль это только снится мне?») бессильная, безнадежная, жадная зависть умирающего старика к юной жизни, к молодости, сильной уже одним тем, что перед нею — будущее. Конечно, я не делюсь с ним этими мыслями — снами….
— Прекрасная страна. Вам хватит тут работы на сотни лет!..
Хватит. И это главное. Нет исчерпанности. Нет, правда, «святых камней», но зато есть святой огонь. Россия вся — в порыве к будущему, вся im Werden. Этого не может, думаю, не чувствовать всякий, кто побывает в ней.
Но, быть может, именно потому, что она «устремлена в будущее» и «грядущего взыскует», — так много изъянов, так мало устойчивого равновесия в ее настоящем. Она «смотрит вдаль», любит «дальнее», — и «ближнее» страдает, ближнее в беспокойстве. Пронизанной «Логосом», словно ей еще чужд «здравый смысл»:
Вспоминается Достоевский:
— Нужно быть, действительно, великим человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла.
И еще:
— Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним его разрешить без немцев и без труда.
Труд будет. Труд идет уже. Приходит, как мы видели, и трезвость, т.-е. тот же «здравый смысл». Все дело в том, чтобы «устоять» против него, даже и усвоив, претворив его в себя. А вот понадобятся ли немцы, пока неясно. Шпенглер уже пытается разрешить русское «недоразумение». Но неожиданно решает его в том смысле, что оно само разрешит себя, без немцев, безо всякой Европы.
Опять «диалектика»: труд — и «недоразумение», здравый смысл — и «Логос», вериги — и расстриги, немцы — и Шпенглер. Лучше всего, впрочем, этой русской диалектике учиться не у Гегеля, а у Достоевского, Тютчева, отчасти Соловьева, Леонтьева…
Этот тихий гимн, похожий на молитву, навевают в открытое окно деревья, сибирская глушь, московские воспоминания, русский воздух.
…Попробуй, объясни это моему уважаемому спутнику. Пожмет плечами, ну, снисходительно и вежливо улыбнется. Умный, воспитанный человек.
Однако, ведь и он чувствует, что перед ним — «юный мир», который разумом он считает низшим, но который подсознательно ощущается им, как нечто темное, могучее, жуткое, азиатское… и вместе с тем неотвратимо идущее на смену многому, что так дорого его душе… И нам тоже дорого… Но…
В самом деле:
(День. Разгуливается).
Ну, а теперь о людях «нашего круга» в Москве. Разыскал многих, наговорился вдоволь. Конечно, легче всего было вникнуть в настроения именно интеллигенции, спецовских кругов, также «попутчиков».
Среди этих последних, естественно, интересовался сменовеховцами. Хотелось ближе узнать западный сменовехизм, с которым моя литературная деятельность была связана, особенно вначале, рядом нитей: меня ведь тоже называют сменовеховцем.
Как и опасался, впечатление весьма плачевное. Познакомился непосредственно и очень обстоятельно с историей течения, его внутренними пружинами и внешними проявлениями, его эволюцией, похожей на вырождение. Печальная, нескладная картина. Несомненно, вначале перспективы сменовехизма были достаточно благоприятны и почва для него достаточно благодарна. Пражский сборник всерьез всколыхнул эмиграцию, довольно шумно отозвался и в России. С ним считались, он имел успех. Он обретал уже широкий базис. Но руководящая группа так поспешно и несолидно «соскользнула влево», так безотрадно утратила самостоятельный облик, что скоро дотла растеряла всякое влияние в интеллигентских кругах и всякое внимание со стороны самой советской власти. «Лидеры» не оказались на уровне «возможностей»; они, очевидно, осуществятся помимо своих неудачливых идеологов. Сменовеховцы, превратясь в наканунцев, стали коммуноидами: этот выразительный термин я слышал в Москве и от спецов, и от коммунистов. И те, и другие произносили его с несколько презрительной иронией.
Конечно, я этим отнюдь не хочу сказать, что отдельные представители западного сменовехизма персонально утратили право на уважение. Совсем нет. Я говорю о движении в его целом.
Вместе с тем, я убежден, что объективно исторически и коммуноиды тоже имеют свой смысл, своей мимикрией приносят пользу. «Страсти индивидуумов» удачно используются логикой истории. Каждому свое. В процессе обмирщения коммунизма — как же обойтись без коммуноидов?..
Но довольно о них: dixi et animum levavi (сказал и тем облегчил душу — лат.). Среди других попутчиков успел прикоснуться к среде литераторов-беллетристов. Если угодно, тоже некоторым образом коммуноиды. Только у них это выходит как-то проще, естественнее, безобиднее. Ведь они же не политики, не идеологи. «Сочувствуют революции», занимаются «целевой» литературой, фиксируют момент. Сейчас, по причине деревенской ориентации, особый спрос на деревенские темы. Пишут, потрафляют смычке… Дети рафинированного декаданса, уже раз настраивавшие свои лиры на рабочий лад, теперь они их перестраивают на мужичий. Но и это, в общем, не вредит; напротив, разнообразят технику, расширяют кругозор, приближаются к быту. Пригодится. Одновременно пишут кое-что и «для души».
Хорошо работает и литературная молодежь. По-прежнему стиль — богемный. Одни флиртуют с революцией, другие и впрямь в нее влюблены кипучей юношеской любовью, третьи норовят вступить с ней в брак по расчету. Влюбленные дуются на нэп, ревнуют к нему революцию и жеманно повторяют за Асеевым:
Шумят и плодятся мелкие распри маленьких литературных школок. По большей части, оспаривают друг у друга право на революционность, на новаторство, на «антимещанство». В этой насыщенной атмосфере формируются и зреют некоторые бесспорные таланты. Созреют — и сбросят «школьничество», как детскую рубашку. Кое-кто из них уже и сбрасывает ее: взять хотя бы Есенина…
Словом, жизнь кипит. Нельзя отрицать, что кризис жизни дал литературе мощный импульс. Долго она будет переваривать переворот. Ясно при этом, что реально, объективно осознать революцию удастся не революционной, я пореволюционной литературе… Вероятно, она уже зарождается, вынашивается теперь в подсознательных интуициях попутчиков, да и не только попутчиков.
Теперь об «интеллигенции просто». Она много забыла и многому научилась. Она стала «служилой», спецовской по преимуществу. Служит за совесть, «лояльно» — «сотрудничество» уже давно перестало быть проблемой.
